— Рискованно, товарищ капитан, — повторил Жачковский.
— А ты что, никогда не рисковал? Бывают, мой дорогой, такие моменты в жизни, когда без риска не обойтись. Кто-то должен рисковать. Ведь новобранцев туда не пошлешь. Ну, не будем терять зря время. Идем, товарищ Боровец. Я пойду первым, а ты будешь меня подстраховывать.
— Хорошо, товарищ капитан.
Элиашевич вытащил из кобуры пистолет. Когда они подходили к крыльцу, Боровец вдруг заметил, словно в ту минуту это было самым главным, что землю сковал первый мороз — под ногами хрустнул лед в замерзшей луже. Элиашевич подошел к двери, Боровец подстраховывал его, спрятавшись в нише крыльца. Дверь оказалась закрытой. В напряженной тишине Боровец слышал биение собственного сердца. Элиашевич энергично постучал. Тишина. Постучал еще и еще раз. Опять тишина, а затем за дверью послышались чьи-то шаги, скрип лестницы или деревянного пола.
— Откройте, милиция.
За дверью молчание.
— Откройте, милиция.
Никто не ответил, хотя они снова услышали скрип и шаги. Элиашевич подал знак. Боровец поправил шапку и с размаху навалился плечом на двустворчатую дверь. Она распахнулась настежь. Элиашевич оттолкнул его в сторону и ворвался в темные сени, Боровец следом за ним. На лестнице, ведущей наверх, мелькнула женская фигура. Элиашевич не заметил ее и побежал к комнате на первом этаже. Боровец метнулся к женщине. Рыжие роскошные волосы ниспадали на ее плечи. Она стояла в одной ночной рубашке, босая, красивая, как статуя мадонны. Ольга. Она молчала и не уступала подпоручнику дорогу. Боровец энергично отстранил ее и влетел в комнату. Он увидел разбросанные на кровати перины, забрызганные грязью сапоги, бриджи, пиджак. Нет, здесь его уже нет.
Внизу, где-то в глубине дома, грохнул выстрел, затем второй, третий. «Черт возьми, я ведь должен подстраховывать Элиашевича», — спохватился подпоручник. Спрыгнув с двухметровой высоты вниз в сени, Боровец влетел в комнату. Никого нет. Отодвинутый шкаф, за ним — хорошо замаскированная в стене открытая дверь. Где же Элиашевич? Где Рейтар? Откуда раздались выстрелы? И вновь грохнули где-то два слившиеся воедино выстрела. Какой-то захламленный чулан. Полоска света от начинающегося дня. Дверь, ведущая в сад. Боровец бросился к ней, но у самого порога увидел лежащего на спине с раскинутыми руками Элиашевича. Он наклонился над ним. Там, где находится сердце, — кровоточащая рана. От ярости на себя Боровец чуть было не разрыдался. Не уследил, не уберег! Где Рейтар, почему он не стреляет? Огляделся вокруг. В двух-трех метрах от него, свернувшись калачиком, лежал мужчина. Он был в одном нижнем белье. В судорожно сжатой руке пистолет. По рубашке на груди расплывалось красное пятно. Подбежали Жачковский, Грабик, бойцы. Вдруг через их цепочку прорвалась женщина и, беззвучно рыдая, бросилась на тело Рейтара. Ее огненно-рыжие волосы слились с цветом крови.
Грабик прикрыл платком лицо Элиашевича. К стоявшему неподвижно Боровцу подошел Жачковский и по-дружески прижал его к себе. Тот вздрогнул и как лунатик побрел, не разбирая дороги. В глазах у него потемнело, он был в полуобморочном состоянии. Очнулся, наткнувшись на ствол молодой яблони. Прислонился к нему. Снег. Заметил, что он падает все гуще, кружась крупными мокрыми хлопьями. Первый в этом году снег. Нагнулся, схватил горсть холодной, таявшей в ладони влаги, провел мокрой рукой по глазам и вискам. Невдалеке промчался поезд, стуча на стыках рельсов. За забором на булыжной мостовой тарахтели первые въезжавшие в город телеги. Подпоручник Боровец поставил пистолет на предохранитель, сунул его в кобуру и, застегнув ее, передвинул назад. Снег падал все гуще, заволакивая все вокруг белой пеленой.
