Блуждающая звезда - [63]

Я вооружалась палкой, чтобы отгонять собак, уходила на холм и в одиночестве караулила машину с продовольствием. Солнечный свет слепил глаза, ветер поднимал пыль в долинах. Небо на горизонте было линялого серо-голубого цвета. Я воображала, что сижу в сумерках на пляже, на берегу моря, и жду возвращения рыбаков, чтобы первой увидеть лодку моего отца с красным парусом и зеленой звездой моего имени на форштевне.

Однажды утром в лагере, в сопровождении солдат, появился незнакомец. Я была на вершине холма, караулила грузовик с продовольствием, когда на дороге, ведущей от Бир-Зейта, возникло облако пыли, и я поняла, что это не конвой ООН. От страха у меня заколотилось сердце — я подумала, что это солдаты и они убьют.

Когда машины подъехали к лагерю, все попрятались, потому что очень испугались. Потом мужчины, а следом за ними и женщины с детьми вышли из своих лачуг. Я бегом спустилась с холма.

Грузовики и джипы остановились у ворот, и оттуда начали выходить солдаты, врачи и медицинские сестры. Некоторые фотографировали, другие беседовали с мужчинами, угощали детей конфетами.

Я подошла ближе, чтобы послушать. Мужчины в белом говорили по-английски, и я едва понимала слово или два. «Что они говорят?» — с тревогой вопрошала женщина, державшая на руках ребенка с худеньким личиком и стригущим лишаем на голове. «Это врачи, они будут нас лечить», — отвечала я, чтобы ее успокоить. Но она смотрела из-под покрывала и все повторяла и повторяла: «Что они говорят?»

Среди солдат стоял очень высокий, стройный иностранец в сером костюме. Он один из всех приехавших не надел каску. Его доброе лицо покраснело от солнца, слушая врачей, он слегка наклонял голову к плечу. Я подумала, что он главней всех, и решила как следует его рассмотреть. Мне хотелось подойти к нему, поговорить, рассказать о наших мучениях, о том, что каждую ночь в лагере умирают дети, а утром их хоронят у подножия холма, и о том, что плач женщин звучит повсюду и приходится затыкать уши и убегать на холм, чтобы его не слышать.

Когда приехавшие отправились под охраной солдат осматривать лагерь, у меня бешено заколотилось сердце. Я побежала к ним, забыв о своем рваном платье, нечесаных волосах и чумазом лице. Солдаты не сразу меня заметили — они смотрели по сторонам, боясь нападения. А вот высокий мужчина в светлой одежде заметил, остановился и взглянул на меня, словно бы о чем-то спрашивал. Я хорошо видела его загорелое лицо и серебристо-седые волосы. Солдаты остановили меня и удерживали за руки, причиняя боль. Я поняла, что не доберусь до их начальника, не смогу с ним поговорить, и выкрикнула единственную фразу, которую знала по-английски: «Good morning, sir! Good morning, sir!..» Я кричала во все горло, чтобы он все-таки понял, что я хотела ему сказать. Но солдаты отодвинули меня, и врачи и медсестры прошли мимо. Он, их главный, обернулся, улыбнулся мне и что-то сказал — я не поняла, что именно, но, думаю, он просто ответил «Good morning», и остальные тоже это сказали. Я видела, как его высокая фигура со склоненной набок головой шагает на другой конец лагеря. Я пошла назад с другими женщинами и детьми. Я ужасно устала от того, что попыталась сделать, и не чувствовала ни боли в руках, ни отчаяния от того, что у меня ничего не вышло.

Я вернулась в наш дом. Аамма Хурия лежала под одеялом. Я заметила, какая она бледная и изможденная. Аамма спросила, приехал ли наконец грузовик с продовольствием, и я, чтобы ее успокоить, ответила, что машина пришла и нам привезли хлеб, масло, молоко и вяленое мясо, словом — все, что нужно. Я рассказала о врачах, медсестрах и лекарствах, и Аамма ответила: «Это хорошо. Хорошо». Она осталась лежать на полу под одеялом, положив голову на камень.

Несмотря на визит врачей, в лагерь пришла болезнь. Эта смерть не подбиралась украдкой, не забирала по ночам жизни самых юных и самых дряхлых, не хватала ледяной рукой самых слабых, чтобы задуть огонек жизни. По улицам лагеря средь бела дня разгуливала чума, ежесекундно сея смерть и забирая жизни даже самых крепких мужчин.

Все началось с крыс — с дохлых крыс, валявшихся на улицах лагеря под палящим солнцем, словно кто-то выгнал их из нор в оврагах. Дети играли с дохлыми зверьками, а женщины поддевали палками и отбрасывали как можно дальше. Аамма Хурия говорила, что крыс нужно сжигать, но у нас не было ни бензина, ни дров, чтобы сложить костер.

Крысы лезли из всех щелей. По ночам они бегали по крышам домов, царапая коготками брезент и доски.

Крысы бежали от смерти. Когда я шла на заре за водой, земля вокруг колодцев была усеяна их трупиками. Даже бродячие собаки к ним не прикасались.

Первыми умерли дети, игравшие с дохлыми крысами. Слух об этом разошелся по всему лагерю, потому что их братья и друзья бегали по улицам с дикими воплями, выкрикивая пронзительными голосами ужасные, немыслимые, похожие на имена демонов слова, смысла которых сами не понимали: «Хабуба!.. Кахула!..» Крики детей в неподвижном полуденном воздухе напоминали зловещее воронье карканье. Я вышла на обжигающее солнце и прошла по улицам, не встретив ни единого человека. Все вокруг казалось уснувшим, но повсюду царила смерть. В дальней, северной части, там, где селились сбежавшие от войны богачи из Эль-Куда, Яффы и Хайфы, перед одним из домов собрались люди. Среди них стоял мужчина, одетый, как англичанин, — дантист из Хайфы, — но его костюм был грязным и порванным в нескольких местах. Именно он принимал в лагере иностранных врачей, я видела его с солдатами. Он посмотрел в мою сторону, когда я забежала вперед, желая привлечь внимание мужчины в светлом костюме.