Блуждающая звезда - [56]

— Почему дженуны разгневались на людей, зачем разрушили сад, где царила вечная весна и где мы могли бы сегодня жить? Одни говорят, что это случилось из-за женщины. Она захотела проникнуть во дворец дженунов и стала уговаривать мужчин прогнать повелителей. «Вас куда больше, и вы ничуть не слабее!» — уверяла она. Впрочем, другие верят, что во всем были виноваты братья Суад и Сафи. Они родились от одного отца, но разных матерей и потому ненавидели друг друга: каждый хотел завладеть частью сада, завещанной другому. Рассказывают, что в детстве они дрались на кулачках, а дженуны смеялись, потому что они напоминали молодых баранов, катающихся в пыли. Когда братья подросли, они вооружились палками и камнями, а дженуны все так же смеялись над ними, стоя на стенах своего дворца, откуда было рукой подать до неба. Дженуны насмехались над Суадом и Сафи и обзывали их мартышками. Братья стали взрослыми и пустили в ход мечи и ружья. Они были равны в силе и хитрости. Они наносили друг другу жестокие раны, кровь обагряла землю, но ни один не хотел признать себя побежденным. Дженуны наблюдали и говорили: пусть дерутся — когда у обоих кончатся силы, они, возможно, станут друзьями. Но тут, на горе всем, в дело вмешалась старая колдунья — лицо у нее было черное, и ходила она в лохмотьях. Наверно, то была Айша, и она знала все тайны дженунов. Братья по очереди сходили к колдунье, и каждый пообещал ей много золота за победу над другим. Старая рабыня порылась в своих пожитках и дала братьям по подарку. Старшему, Суаду, — маленькую клетку с диким зверьком, никто никогда не видел таких в саду. Красная пасть этого существазагадочно сверкала в темноте. Второму брату, Сафи, она дала большой кожаный мешок с невидимым и могущественным облаком. В саду тогда не было ни огня, ни ветра. Ненависть ослепила братьев, и они метнули друг в друга отравленные дары колдуньи. Суад открыл клетку, маленький зверек с красной пастью выскочил, проглотил все деревья и травы и стал очень большим. Сафи развязал кожаный мешок, ветер вырвался наружу, дунул на огонь и раздул гигантский пожар. Языки красного пламени сожгли все — деревья, птиц, людей в саду. Немногие нашли спасение в реке. Черный дым окутал дворец дженунов, и они перестали смеяться. «Да падет на вас и всех ваших потомков проклятие Аллаха!» — сказали дженуны и навсегда покинули разоренный сад. Прежде чем уйти, они закрыли все источники и фонтаны, потому что хотели быть уверены, что земля эта никогда больше не будет плодоносить. Потом они скинули в реку большую соляную гору. И сад Фирдоус превратился в безводную пустыню, а река стала горькой и больше не текла в двух направлениях. Таков конец моей истории. С тех пор дженуны не любят людей, они их так и не простили, старая Айша, бессмертная рабыня, все еще бродит по земле и раздает смертельное оружие тем, кто слушает ее речи. Храни нас Всевышний от встречи с ней, дети мои.

Наступила ночь, Аамма Хурия поднялась и пошла к колодцам, чтобы помолиться, а дети вернулись по домам. Я лежала на своем месте у двери, и у меня в ушах звучал голос Ааммы Хурии — гибкий и размеренный, как ее дыхание. Я чувствовала запах тянущихся к небу дымов — запах голода — и думала: когда же дженуны наконец простят людей?

Румия появилась в лагере Нур-Шамс в конце лета. Эта молодая женщина, почти девочка, с очень белым и бесконечно усталым лицом, в котором осталось что-то детское, была на шестом месяце беременности. Ее светлые волосы были заплетены в две косы, а во взгляде синих глаз сквозила пугливая невинность, как у некоторых животных. Аамма Хурия сразу начала заботиться о Румии. Она отвела ее в наш дом и устроила на месте старухи, нашедшей приют в другом месте. Румия была одной из тех немногих, кто выжил в Дейр-Ясине. Ее муж, отец, мать и родители мужа погибли. Иностранные солдаты нашли ее бредущей по дороге и отвезли в военный госпиталь, приняв за безумную. Возможно, она и впрямь обезумела в тот ужасный день: у нее появилась привычка часами неподвижно сидеть в углу, не произнося ни единого слова. Солдаты переправляли ее из одного лагеря в другой: она побывала под Иерусалимом, в Джалазуне, Муаскаре, Дейр-Амаре, потом в Тулькарме и Балате и в конце пути оказалась в нашем лагере.

В самом начале она не хотела снимать покрывало даже в доме. Сидела у двери и не шевелилась, закутанная до колен в пыльное покрывало, и смотрела прямо перед собой пустыми глазами. Соседские ребятишки называли Румию сумасшедшей и, проходя мимо нашей двери или встречая ее у ворот лагеря, сдували пыль с ладони, чтобы отвести порчу.

Они шептали «хабла, хабла» — она сошла с ума, и «хайфи» — она испугалась, потому что у нее были расширенные зрачки и застывший взгляд, как у перепуганного животного, но на самом деле страх чувствовали они сами. Все мы считали Румию чуточку «хайфи», но Аамма Хурия сумела найти путь к ее сердцу. Она приручала Румию постепенно, день за днем. Кормила ее с ложечки болтушкой из муки и детского питания «Клим», проводила увлажненным пальцем по губам и заставляла есть. Аамма Хурия говорила с Румией тихим нежным голосом, гладила ее по голове и плечам, и та наконец очнулась и ожила. Я помню, как она впервые сняла покрывало, и я увидела белую сияющую кожу ее лица, тонкий нос, детские губы, синюю татуировку на щеках и подбородке и густые длинные, отливающие медью и золотом волосы. Никогда прежде я не видела подобной красоты и поняла, что ее назвали Румией, потому что она была из другого народа.