Блудница (ЛП) - [6]

– Разве ты не чья-то дочь? – резко ответила Мелисанда. – А я?

В горле Джессики застрял ком. Она не могла дышать. Все смотрела на Мелисанду, которая выглядела настолько сильной и красивой после того, как десять лет продавала свое тело мужчинам. Да, Мелисанда была чьей-то дочерью. Так же, как и Джессика. Ее любили и оберегали двадцать один год, и она была человеком. Женщиной. А, может, ею и осталась…

Мелисанда кивнула.

Но девушка не смогла кивнуть в ответ.

– Если ты любила его, и сейчас он тебя не хочет, то полюби кого-нибудь другого. Или, вообще, не влюбляйся. По крайней мере, ты по-прежнему жива. Он этого не изменит.

Правильно ли это было? Во всяком случае, она этого не чувствовала.

– Печенье подгорит, – сказала Мелисанда, заканчивая разговор на эту тему. Джессика осталась на поле, глядя на туманный намек горы вдалеке.

Пусть девушка и была все еще жива. Но даже если так и было, то настоящая беда заключалась в том, что она не хотела быть живой.

* * *

Калеб поздно спустился к завтраку. И вовсе не из-за бутылки виски, которую прикончил накануне. У него было более чем достаточно опыта с алкоголем, чтобы выжить. Просто он забылся и вышел к завтраку со своей матерью, с двухдневной щетиной и перегаром. На что его отчим бросил на него неодобрительный взгляд и приказал выйти из-за стола.

Мужчина не мог сказать, что ему нравился человек, за которого мать вышла замуж десять лет назад, но Калеб уважал его. Теодор Дарст предоставил матери Калеба хороший дом, и не был жесток с ним самим, несмотря на то, что у них не было ничего общего. В возрасте четырнадцати лет Калеб уже работал на ранчо Смитов, когда мать и Теодор поженились. Богатый банкир не понимал мальчика, но они сумели сохранить мир.

К тому времени, как мужчина отмылся и побрился, его мать уже возвращалась из столовой.

– Сегодня ты съешь двойную порцию, – сказала она, потянув Калеба вниз для поцелуя в щеку, – это так здорово, что ты снова дома, мой сладкий мальчик.

«Сладкий мальчик». Куда уж там! Калеб никогда не был сладким, даже в детстве, и уверен, что не стал слаще после двух лет работы на рудниках, пока добывал полезные ископаемые.

Он отправился в Калифорнию, чтобы заработать состояние, и, в конце концов, сделал это. Мужчина не собирался отсутствовать целых два года, но находил все новую и новую тяжелую работу, чтобы заработать достаточно денег на покупку дома и земли разом. Только теперь у него не будет жены, которая бы разделила с ним все это.

Как только Калеб занял место за столом, его отчим поднял глаза от своей газеты, сверкнув лысиной в лучах солнца.

– Ты выглядишь более презентабельно, – грубо сказал Теодор. – Полагаю, ты провел вечер, празднуя возвращение домой?

Калеб хотел огрызнуться.

«Празднуя».

Теодор обманул его. В своем письме он сообщил, что Джессика уехала из города, и будет жить с родственницей после смерти отца.

Сначала Калеб не был особо встревожен, хотя не понимал, почему Теодор – единственный человек, написавший об этом в письме. Он должен был услышать эти новости от самой Джессики. Но она горевала и готовилась переехать к давно потерянной тете. Когда Калеб попросил адрес в следующем письме, мать полностью проигнорировала эту просьбу. Теперь он знал почему.

«Что могло случиться? Неужели Джессика просто так порвала с ним? Почему стала заниматься проституцией?»

Возможно, следовало писать ей самому вместо того, чтобы полагаться на свою семью для передачи новостей.

Сначала Джессика посылала письма вместе с примечаниями его матери два раза в месяц.

Калеб кропотливо читал каждое слово девушки, перечитывал письма множество раз до тех пор, пока канцелярская бумага не становилась мягкой и изодранной. Но не отвечал. Джессика знала, что он не ответит.

После того, как мать вышла замуж во второй раз, Теодор Дарст попытался заставить Калеба снова начать посещать школу, но ему было уже четырнадцать лет плюс два года стажа у Смитов на ранчо, поэтому он отказался.

Так или иначе, школа никогда ему не давалась. У Калеба была голова для шифрования, и он всегда любил слушать рассказы учителя о древнем Риме. Но письмо и чтение были тяжелой и при этом болезненной работой. Буквы, казалось, прыгали вокруг, изменяясь по пути от страницы до мозга и от мозга до руки.

Поэтому Калеб не писал Джессике, смущаясь, что она увидит его кошмарные письма. Рука девушки была гладкой и изящной, а слова весьма красивыми. Он видел, какими прекрасными были ее письма, и не хотел, чтобы она смотрела на его безграмотные каракули.

Джесс спрашивала его о новой жизни в каждом письме. Что он делал или видел. Но Калеб не мог рассказать ей об отчаянных трудностях в шахтерском городе. О грубой жизни, наполненной грязью и кровью, блевотиной и потом. Не мог рассказать, что единственные женщины, встречавшиеся ему за эти недели, были усталыми шлюхами и прачками-матершинницами.

А порой, его работа и вовсе заключалась в запугивании, приходилось даже прибегать к насилию, чтобы защитить чужие деньги. Пусть лучше Джессика думает, что он герой, живший среди больших деревьев под голубым небом Калифорнии.

Калеб всегда посылал сообщения, полагаясь на свою мать, которая могла расшифровать его ужасный почерк и исправить слова с ошибками для девушки.