Блуд - [11]

Чтоб отвлечься от навязчивых мыслей и все возрастающего искушения, Стюарт медленно провел рукой по холодной испарине, выступившей у него на груди. Тело было бледным от природы и загар к нему почти не приставал. Кожа лишь краснела и становилась, в конце концов, бурой, но не более того. Шоколадного загара добиться было невозможно. В этом году он рано, где-то в середине апреля, начал ездить в Риверсайд-парк и загорать без устали. Сейчас кожа стала приобретать оранжевый оттенок. Приподнявшись на локтях, он критически осмотрел свое абсолютно обнаженное тело и, недовольно откинувшись на спину, уставился бессмысленным взглядом в потолок. Страшно не хотелось тащиться на «подземке» в Райис-парк, и людей там обычно до черта. Но еще меньше его интересовали другие пляжи, куда тоже можно добраться на метро, с их грязной водой и песком, напичканным брюхатыми отцами, обрюзгшими мамашами и шумной, бросающейся песком малышней.

По будним дням пляж Джоунс-бич довольно пустынен, чистая вода, чистый воздух, можно даже немного почитать. Может, он встретит в студгородке кого-нибудь с автомобилем. Ни одна из девушек, с которыми он трахался в последнее время, не имела собственной машины, поэтому, наверное, они и перестали его интересовать. В конце концов, он может проехаться на пляж с каким-нибудь педиком из студгородка. У них у всех есть автомобили. День, кажется, будет жарким. Значит, опять Райис-парк? Возможно. Если он вообще куда-нибудь поедет сегодня. Не будь такой сильной жары, Стюарт предпочел бы остаться дома и проспать весь день. Так, а как насчет кино? Парочка фильмов? Или три, или четыре, или больше. Путешествие в страну грез. Есть ли вообще хоть что-нибудь, ради чего стоит открывать глаза и вылезать из постели?

4. Джон Линч

Линч не понимал, зачем только он согласился выполнять задание Эдельсона. Прошло лишь два дня, а его уже тошнит от такой работы. Сегодня рано утром ему позвонил Эдельсон, разбудив и в очередной раз проинструктировав в своей спокойной и рассудительной манере. «Что новенького?» — интересовался капитан. Нет, он конечно, не ждал так скоро результатов, но просто должен знать как обстоят дела на участке Джона Линча.

Линчу не потребовалось много времени на ответ. «Ничего нового, — ответил он, — за исключением того, что его теперь провожают глазами все извращенцы Манхэттена и уже раз облапали в одной забегаловке на Бродвее». — «Поздравляю! — рявкнул Эдельсон. — Ты, я вижу, зря времени не теряешь».

Джон начинал чувствовать, как его все больше и больше раздражает фамильярный тон Эдельсона. Вот он сидит за чашкой дрянного кофе и остатками гадкой английской булочки в забегаловке на Колумбус-авеню в районе семидесятых улиц на отведенном ему капитаном участке. Он, видете ли, не только должен посещать те же бары, что и «голубые», но и питаться той же самой хавкой. Он, конечно, никогда не был гурманом и особой привередливостью в еде не отличался, но то, что подают на стол в этих «голубых» барах на его участках — редкое дерьмо. Или, может быть, у него просто пропал аппетит в обществе без утайки целующихся взасос «голубых»? Просто уму непостижимо, до чего эти педики обожают лизаться. Они целуются при встрече; целуются расставаясь, пусть даже на самое короткое время, чтобы увидившись, поцеловаться снова; целуются за столом во время разговора, во время еды, целуются взасос, даже не прожевав как следует и не проглотив свою поганую жрачку. Вряд ли в такой обстановке даже самые изысканные блюда могли показаться аппетитнее, чем дрянной кофе с липкой английской булочкой, которая комом застревает в горле, словно язык любвеобильного партнера.

Единственное, что утешало Джона — отведенный ему Эдельсоном участок для фланирования находился достаточно далеко от его родного квартала и случайно столкнуться здесь со знакомыми было менее вероятно, чем на остальных участках, которые прочесывались такими же «подсадками», как и он сам. В первый же день Джон рано утром покинул свою меблированную комнату в районе западных двадцатых улиц, в которой поселился на время операции и, одетый под «голубого», отправился фланировать на свой участок, благо тот находился поблизости. С этого дня, согласно предписанию Эдельсона, Линч должен был безотлучно вертеть задницей и слоняться по своему участку с раннего утра до глубокой ночи. В это время облюбованные «голубыми» бары пустели и закрывались, тогда как педерасты, уединившись, предавались своим жеребячьим утехам, либо выбившись из сил и отрубившись, сладко спали. Словом, гомы жили в своем обычном ритме, в то время, как привычный к четкой армейской дисциплине, Джон Линч никак не мог привыкнуть к своему новому распорядку. Даже ночные дежурства в прежние времена не отнимали у него столько сил и не изматывали так морально, как эта жестко обусловленная необходимость с утра до ночи вертеться среди «голубых».

Сейчас был полдень. Джон никогда так поздно не завтракал прежде, но вот уже второй день, как аппетит пропал начисто. Джону претил этот праздный образ жизни, и чувствовал он себя скверно, как с затянувшейся похмелюги. Его снедало беспричинное чувство вины вперемешку с острым ощущением неловкости своего нынешнего двусмысленного положения. В армии шла размеренная жизнь, и это в воинской службе ему нравилось больше всего. Однажды, правда, был период, когда их старший сержант запил, вошел, как говорится, в стопор и все никак не мог выйти из затяжного запоя. Три недели их подразделение наслаждалось свободой, и только один Джон Линч томился целыми днями от вынужденного безделья. Приходилось либо много и долго спать, либо коротать вечера в расположенном недалеко от военного лагеря придорожном баре. Джон не любил этот бар, облюбованный «голубыми» из предместья, но это было единственное заведение поблизости расположения их части, где можно было как следует напиться за скромную плату, а часто и вовсе даром. Молодых солдат за свой счет угощали «голубые». Ухаживали, надо полагать. Несмотря на это, солдаты били гомиков нещадно, зверски, до полусмерти. Джон не находил себе места и почувствовал облегчение, лишь когда новый сержант стал решительно наводить порядок.