Блуд на крови - [21]

Целые дни бегала Анюта по улицам, читала объявления, искала любое место: горничной, няней или хоть кухаркой. Везде отвечали: «Все места заняты!»

Деньги быстро таяли, старушка все чаще напоминала о тесноте каморки, скудный гардероб Анюты с каждым днем ветшал. Чувство несправедливой обиды и неизбывной горечи переполняло ее. Жизнь все более делалась мрачной.

После очередной бесплодной попытки найти место возвращалась как-то Анюта Летним садом. Вдруг видит: идет навстречу изящный господин, тросточкой с серебряной конской головой вместо ручки поигрывает. На крупном румяном лице золотом очки поблескивают, а сам какую-то песенку весело напевает. Остановился, снял с головы котелок, отвесил Анюте поклон — будто сто лет знакомы — и начал что-то любезно, с улыбкой на французском языке тараторить.

Закраснелась Анюта, хотела мимо господина проскользнуть, а тот пуще прежнего шляпой размахивает:

— Ах, мадам, приношу извинительный пардон! Перепутал вас с княгиней Екатериной Алексеевной Урусовой. Такая же красавица и причесывается так же. Удивительно похожи! Да, верно, вы с ней знакомы, вам небось говорили об этом.

Еще более смутилась девица, быстро отвечает:

— Позвольте, господин, мне пройти. Я по делам опаздываю.

— Если опаздываете, зачем свой экипаж отпустили? Впрочем, виноват, не смею в ваши личные дела мешаться. Но моя коляска к вашим услугам. Извозчик Корней — шустрый малый, гоняет как на пожар. Домчит в мгновение ока.

— Я пешком дойду.

— Зачем пешком? Вот и стихии начинают разыгрываться, того гляди, небесные хляби разверзнутся. Нет, я вас отвезу. Более того, я очень перед вами виноват.

— Чем?

— Тем, что позволил себе задержать вас, тем, что фамильярно заговорил, не имея чести быть знакомым. Кстати, разрешите представиться: Семен Францевич Малевский, потомственный дворянин. Живу на Выборгской стороне. Вот моя визитная карточка. Если интересует место службы — директор Сампсоньевского завода. А как зовут мою милую собеседницу?

— Аня Кириллова.

— Очень приятно! Так вот, Аня Кириллова, я повторяю: я очень виноват и желаю искупить свою промашку, свое беспардонное амикошонство. Если вы не позволите купить для вас, ну, скажем, золотые сережки, то я застрелюсь.

Доверчивая девица испуганно воскликнула:

— Ах нет, не стреляйтесь!

— Нет, мое слово кремень. Приеду домой и пущу себе пулю в лоб. И оставлю для газетчиков записку: «В моей смерти винить жестокосердную Аню Кириллову». — Глаза господина сверкали свирепой решимостью.

— Не делайте этого!

— Тогда едем в ювелирный магазин, моя коляска, кстати, вон та самая, у входа в сад. Мы отправимся к самому Фаберже. Я в приятельских отношениях с Петром Густавовичем.

Анюта покорно вздохнула. Подумала: «Может, у себя на заводе мне какое-нибудь местечко даст? Скажем, подметать в конторе?»

Господин поцеловал ее руку:

— Прежде ювелирного давайте в этом ресторанчике пообедаем. Я ведь за тем сюда и приехал. Не будем намеченное рушить!

Догоревшая свеча

Швейцар, поясно кланяясь, распахнул двери:

— Милости просим, Семен Францыч!

Метрдотель радостно спешил навстречу:

— Дорогие гости, ах, счастливый день! Семен Францыч, ваш кабинет свободен-с.

Анюта чувствовала себя смущенной. Ее поражали вышколенные официанты, блеск зеркал и хрусталя, дорогие картины по стенам, звон фужеров и богато одетые господа.

Малевского все знали, со всех сторон неслись приветствия, всем он радостно улыбался.

— Не хочу в кабинет! — заявил Малевский. — Будем гулять при всем честном народе.

Им тут же отвели удобный столик в углу, возле окна. Услужливо изгибаясь, подпоясанные красными кушаками с серебряными кистями, подскочили два официанта:

— Семен Францыч, сегодня у нас знаменитая стерлядь, в шампанском сваренная. Жюльены из птичьего ассорти желаете? Устрицы на льду свежие, с острова французского Олерон доставленные, — дюжина двадцать рублей. Галантин тетеревиный. Суп черепаховый. Тетерьки с грибами. Заливное из уток. Жаркое с каплунами-с. Артишоки. Да-с, чуть не запамятовали: нынче нежные куропатки на канапе. Прикажете с салатом «оливье» подать?

— Несите все самое вкусное! — лениво позевывает Малевский.

— Нас, Семен Францыч, мать бегом родила. Чихнуть, извините, не успеете, как мы вам на столе полный антураж изобразим.

* * *

Тем временем на эстраде появился верткий господин в яркой плисовой рубахе, таких же шароварах и с гармоньей в руках. Он тряхнул смоляными кудрями, склонил по-птичьи голову набок, устремил куда-то вдаль мечтательный взор, рванул меха и высоким голосом затянул:

За-аче-ем я мальчик уро-одился?

За-аче-ем тебя я полюбил?

Ведь мне назначено судьбою

Идти в сибирские края…

К удовольствию Анюты, на столе как по волшебству появились блюда, бутылки с разноцветными наклейками. Но в то же время ей очень нравилась песня, которую выводил гармонист со слезою в голосе:

В Сибирь далекую жестоко

Судом я в ссылку осужден,

Где монумент за покоренье

В честь Ермака сооружен.

Анюта пила шампанское, на душе у нее просветлело, она с радостью думала: «Какое счастье, что я встретила такого человека! Это не какой-то магазинный приказчик — директор!»

Малевский произносил забавные тосты: «За вечнозеленую любовь!», «За пиршество чувств!» Потом он стал восхищаться: