Блошиный рынок - [29]

"Слова" делились на множество групп, видов и подвидов: "слова" женские, мужские и детские, "слова" продовольственные, "слова" особые.

В этом, последнем подвиде, больше всего ценились такие "слова", как — телевизор, холодильник, бритвенные лезвия, ковры и пылесос.

Сам процесс покупки-продажи "слова" происходил так:

— У кого есть мужское "слово?" — спрашивал покупатель.

— У меня есть мужское "слово"! — отвечал продавец.

— На когда?

— На сегодня.

— Почем?

Продавец пожимал плечами:

— Смотря, какое "слово" вам нужно.

Покупатель оглянувшись, чтоб убедиться, что никто не подслушивает, ронял сквозь зубы, негромко:

— Обувь. Есть?

— Есть. Только "слово" обувь стоит сегодня полтора рубля.

— Почему так дорого?

— Потому что очень хорошее "слово". Зимнее. Импортное. Уверяю вас, вы будете гулять с вашей дамочкой или бежать за трамваем — и вы будете вспоминать меня — такое я вам продам "слово"!

— Ну, ладно.

Покупатель платил полтора рубля и получал в обмен бумажку, на которой бисерным почерком было написано: "В три часа дня, в специализированном магазине "Обувь", у вокзала, будут в продаже чешские зимние ботинки от сорокового до сорок четвертого размера. Заведующую мужской секцией зовут, на всякий случай, Нина Петровна".

Откуда продавцы "слова" получали эти сведения, не знал никто, но в достоверности их можно было не сомневаться. Человек недобросовестный, уличенный во вранье, изгонялся беспощадно и навсегда из великого ордена продавцов "слова"! Даже малейшая неточность, и та каралась лишением права торговли на шесть месяцев.

...Поровнявшись со стариками, Таратута поднял руку в торжественном салюте:

— Братский привет народам Африки, Азии и Латинской Америки, борющимся за свою свободу и независимость!..

Старики добродушно закудахтали и один — с седой эспаньолкой — сказал:

— Молодой человек, есть особое "слово" — пальчики оближете!

Таратута остановился:

— Телевизор?

— Нет.

— Холодильник?

— Послушайте, молодой человек, вы же не знаменитая парижская гадалка мадам Ленормаи и не Бюро прогнозов! Заплатите два рубля, и вам не нужно будет ломать себе голову!

Таратута подумал и сказал:

— Прошу учесть, что лично я вообще уезжаю и мне ничего не нужно. Но я готов внести два рубля на поддержку справедливой борьбы за свободу и независимость!..

Он вытащил из кармана кошелек, отсчитал мелочью два рубля и получил от старика с эспаньолкой сложенную "фантиком" бумажку.

Таратута развернул ее, прочёл, засмеялся.

— Нравится?

— Очень! — он наклонился. — Спасибо и до свиданья.

— До свиданья! — хором ответили старики. — Желаем счастья!

Прощайте, продавцы "слова"! Прощай, Приморский бульвар, и прославленная лестница, ведущая от бульвара в порт, и Воронцовский дворец! Прощайте — и не вспоминайте лихом!

...У будки телефона-автомата он слегка замедлил шаги, раздумывая, кому позвонить, попрощаться. Он даже приготовил двухкопеечную монету, но, перебрав в уме всех своих одесских знакомых, с удивлением понял, что звонить-то ему некому. Каретниковы оба на работе, Майзель в командировке, а у Алеши Тучкова телефона нет.

— Лучше просто к нему заехать, — подумал он и тут же решительно прогнал эту мысль.

Этого делать нельзя, это опасно. Вот уже пять лет пытался Алеша получить инвалидную коляску, вел по этому поводу бесконечную переписку с Министерством здравоохранения, собирал сотнями справки, характеристики, ходатайства; ему, наконец, обещали, что к весне он будет внесен в список тех, кто, действительно, в таковой коляске нуждается, а там, глядишь, через год-полтора он ее и впрямь получит — и как бы не повредил ему, как бы все это не порушил прощальный визит Таратуты.

Нет, не надо заезжать к Алеше Тучкову! Прощай, Алеша Тучков!

Опыт всех трех его прошлых жизней — в Свердловске, в Москве, в Одессе — научил Таратуту нехитрому правилу: если случается с тобою что-то неожиданное и непонятное, если вмешиваются в твою судьбу силы неведомые, грозные, и есть подозрения, что называются эти силы именем коротким и черным, которое, как имя черта, не принято произносить к ночи — замкнись и не впутывай в твои дела других (друзей, особенно), не звони, если не звонят они сами, не навещай, не тревожь, чтоб не говорили потом, чтоб не жаловались, что ты их подвел.

Прощай, Алеша Тучков!

Но в будку телефона-автомата Таратута все-таки зашел, опустил монетку в отверстие, снял трубку, набрал номер и, услышав щебечущее "алло!", сказал:

— Маргоша, привет! Это Семен.

— Ой, Любочка, милая, здравствуй! — пропела Маргоша, Маргарита Николаевна, товарищ Озерская, артистка Одесского театра оперетты. — Здравствуй, Любаня! Ты где же это пропадаешь?!

— Все ясно! — сказал Таратута. — Господин супруг и повелитель дома. Жаль. А я уезжаю и думал, что мы с тобою где-нибудь встретимся и пообедаем вместе!

— Не могу, Любочка, никак не могу. Сережа прихварывает, а у меня еще спектакль сегодня, и я...

— Ладно, ладно! — сказал Таратута. — Ну, что ж, могу оказать тебе на прощанье небольшую дружескую услугу. В пять часов вечера, в Универмаге, на Пушкинской, в отдел кожгалантереи, поступят в продажу польские чемоданы и сумки! Прощай, Маргоша!..

Маргоша охнула, а Таратута повесил трубку, выбрался из будки телефона-автомата, повздыхал, покрутил головой и побрел по улице Карла Маркса по направлению к Дерибасовской.