Блокадные будни одного района Ленинграда - [118]

Дом № 2 по улице Калинина имел восемь корпусов, до войны все они принадлежали фабрике „Равенство“. Рядом с первым корпусом стояли корпуса № 5 и № 6. Дом № 2-а располагался дальше. Он отличался от других корпусов, выглядел более „благородным“ – в первом его этаже сразу открыли детский сад. Моя сестра его посещала. Я заходила за ней, там было просторно, светло, в одних местах пол покрыт белой плиткой, в других темной. Верхние этажи занимало общежитие.

Далее, по четной стороне улицы Калинина, находилась почта, булочная, магазин, он работал с 6 утра до

12 ночи, еще дальше – керосиновая лавка. В ней мы отоваривались по карточкам. Далее вдоль улицы я не ходила. По рассказам знакомой, в первые послевоенные годы дом № 40 был большой и деревянный. В нем жили и военные, вроде для охраны порта, и гражданские – там было общежитие.

По нечетной стороне, в доме № 1, по разговорам, во время войны жили военные, наверное, они и привели территорию в порядок после снятия блокады. Когда же их перевели в другое место, в доме сделали общежитие „Советской звезды“. Далее по улице – завод „Автоген“, большой деревянный дом, гидролизный завод, за ним снова большой деревянный дом и портовые строения.

Фабрика «„Равенство» была полностью разрушена. Мы, подростки, заходили внутрь главного корпуса. Стены были целы, крыши не было, межэтажные перекрытия все рухнули, у одной из стен уцелела лестница без перил – и мы со страхом по ней ползали. В 1950-е гг. на месте „Равенства“ заработал военный номерной завод[1094].

После войны на месте разобранных или сгоревших деревянных домов по Промышленному переулку, улицам Турбинной, Губина, Оборонной немецкими военнопленными были возведены шлакоблочные двухэтажные дома.

Когда заболевали, обращались в поликлинику № 23, находилась она у Кировской площади. Когда жили в комнате на четыре семьи, одна женщина заболела тифом и умерла, слава Богу, мы остались живы.

В баню на Бумажной улице ходили и до войны, и после войны. Приезжающих в город сразу отправляли в эту баню на санобработку. Потом ходили в баню на Ушаковскую улицу.

По возвращении в Ленинград два года училась в школе № 6 на проспекте Стачек. Памятник Кирову, у райсовета, в блокаду замаскировали и закрыли, он остался невредим. А вот площадь была вся усыпана битым кирпичом. Мы, школьники, вместе со взрослыми, выносили этот кирпич на деревянных носилках.

По Лифляндской вновь пустили трамвай, в два вагона, называли его „американка“. Изредка на нем ездили на Выборгскую сторону, собирали немного брусники. В парке, у Молвинской колонны, мы стояли со стаканчиками ягод – на продажу.

По карточкам же были продукты: хлеб, крупа, масло растительное, сахар (или конфеты, печенье), все в малом количестве. Основной „обмен продуктов“ происходил около булочных. Этим занималась и я, и другие. Выкупала по карточкам (отрезали талоны) сахар, конфеты и печенье – их продавали потом поштучно. Я старалась быть поближе к выходу у булочной, она была в районе Нарвских ворот. Стояла часами и без конца повторяла: „Нет ли хлеба продажного?“. Иногда и булку меняла на хлеб. Потом понемногу стали паек прибавлять, без карточек. Еще мы ели какие-то шротовые и соевые лепешки, дуранду, пили соевое молоко. Продавали большими брикетами дрожжи, мы их ели, запивая разбавленным сиропом.

Работала фабрика-кухня при Кировском универмаге. Там можно было на талончик из продуктовой карточки купить овощную похлебку.

О Бумажном рынке слышала, он был очень маленький. Основной рынок для нас был Сенной, мы туда с мамой за мукой ездили. Помню деревянные прилавки, навесы и сплошь приезжие с мешками муки, видно, издалека. Продавали ее стаканами, чашками, плошками. Обманщиков было полно. Натолкают в деревянную чашку муки, кулаком с силой прижмут, опрокинут нам в пакет, а больше половины остается у продавца в чашке. Из этой муки варили кашу-завариху.

Ездили с мамой на поля, уже по заморозкам, после сбора урожая, ранее было нельзя. По верхнему слою земли картофель собирали совхозники, а мы перекапывали.

В начале старой части парка 1 Мая, от улицы Калинина, сразу за забором, у пешеходной дорожки, было несколько грядок с капустой. В 1944–1945 гг. парк был дикий, зарос кустами, много деревьев, яблоньки, протоптанные дорожки, тропочки. Огородницы выбирали чистые кусочки земли, где делали грядки. Помню, проходила мимо, хозяйка собирала урожай. Я остановилась посмотреть. Женщина уже пришла в себя после блокады, отъелась, стала срывать верхние листья с кочанов и бросать их мне через забор.

По парку ходить в позднее время боялись из-за хулиганов, а по улицам – не очень. За порядком следил участковый милиционер Степан (отчество не помню), мы звали его „Дядя Степа“. Все его хорошо знали, а он нас[1095].

В парке сколотили маленькую деревянную эстраду, поставили перед ней скамейки. Земля в парке была неровная, холмики, углубления, но явных следов траншей или окопов видно не было. Для танцев под баян или аккордеон молодежь выбирала подходящую площадку. В летнее время ходили загорать на Березовый остров, но это позднее.

Талонов на промтовары первое время не было. Но как-то выдали по нескольку вещичек, говорили, из Америки, бесплатно. Ходили же мы в том, в чем вернулись в Ленинград. Мама снимала с верхних матрасов ткань и шила кофточки, а снятую ткань заменяла тряпками, ими обертывали вату, которую привозили на предприятие. Из этих тряпок я тоже что-то шила, отбеливала, потом красила. Было плохо с обувью. Иногда подметки просто привязывали. Некоторые приносили с фабрики ватную ленту, вязали тапки, даже в холодное время в них ходили.