Блокада. Книга третья - [6]

Шрифт
Интервал

И, как бы предупреждая естественный вопрос, где именно в данное время находится Сталин, добавил:

— В Кремль.

2

Машина Кузнецова «ЗИС-101» мчалась по Ленинградскому шоссе, вспугивая идущий навстречу транспорт звуком специального сигнала, прозванного «кукушкой» или «лягушкой». Миновав улицу Горького, Охотный ряд и Моховую, «ЗИС» сделал резкий левый поворот и устремился к Боровицким воротам.

У ворот шофер чуть притормозил, давая возможность часовым заглянуть внутрь машины и увидеть хорошо знакомое им лицо наркома Военно-Морского Флота. Обогнув Ивановскую площадь Кремля, машина свернула в тупик и остановилась у подъезда, точнее, у крыльца, прикрытого железной крышей с кружевным металлическим козырьком.

Кузнецов быстро поднялся на крыльцо, потянул на себя дверь и очутился в знакомой прихожей. Мельком взглянув на вешалку, нарком убедился, что она пуста, — значит, у Сталина не было никого «извне», — торопливо повесил свою фуражку, подошел к расположенному слева, выступом, лифту и, увидев, что кабины на месте нет, не стал тратить время на ожидание — почти бегом, перепрыгивая через ступеньки, стал подниматься по лестнице.

Посмотрев по пути на себя в огромное, во всю стену, зеркало, Кузнецов на мгновение подумал, что недостаточно чисто выбрит — последний раз он брился ночью, перед вылетом из Ленинграда, — но тут же забыл об этом. Очутившись на втором этаже, он поспешно прошел через большую, овальной формы комнату для ожидания, которая на этот раз была пустой, и, повернув направо, зашагал по коридору, по левой стороне которого находился кабинет Сталина.

— Кто-нибудь есть? — спросил, войдя в приемную, Кузнецов сидевшего за столом Поскребышева, после того как они обменялись краткими приветствиями. — Я получил приказание явиться прямо с аэродрома.

— Один, — коротко ответил Поскребышев, встал, исчез за дверью и, быстро появившись снова, сказал: — Пройдите.

Войдя в так хорошо знакомую ему большую, светлую комнату, Кузнецов ощутил чувство удовлетворения: в противоположность обстановке в особняке на Кировской, напоминавшей о том, что ситуация в стране столь тревожна, что даже Сталину пришлось сменить свое рабочее место, — здесь, в Кремле, все было устойчиво и привычно. Над письменным столом, заваленным бумагами и папками, висел портрет Ленина, читающего «Правду», на длинном столе для заседаний, покрытом зеленым сукном, были разложены карты, лежало несколько остро отточенных карандашей. На правой от входа стене, по обе стороны окна, висели появившиеся здесь уже после начала войны портреты Суворова и Кутузова.

Сталин заканчивал какой-то разговор по телефону. Он положил на рычаг трубку и своей неслышной походкой направился навстречу Кузнецову. Поздоровался, протянув руку, что было необычно.

Кузнецов произнес первые фразы, продуманные еще в самолете, но Сталин прервал его:

— Вы видели Жукова?

Этот вопрос был совершенно неожиданным: где и когда Кузнецов, только что прилетевший из Ленинграда, мог видеть бывшего начальника Генштаба, ныне являющегося командующим Резервным фронтом?

Кузнецов недоуменно поглядел на Сталина и ответил не очень уверенно:

— Согласно полученному приказу я не заезжал в наркомат, а прямо с аэродрома направился к вам…

Поглощенный какими-то своими мыслями, Сталин сделал несколько шагов по красной ковровой дорожке вдоль длинного стола, потом остановился и, повернувшись к Кузнецову, резко сказал:

— Мы отзываем из Ленинграда Ворошилова. Командующим назначен Жуков. — Помолчал и добавил: — Очевидно, вы разминулись.

Эта новость была настолько неожиданной, что Кузнецов, ошарашенный, молчал. Может быть, за то время, пока он летел в Москву, положение в Ленинграде еще более ухудшилось?

Сталин хмуро сказал, как бы отвечая на его мысли:

— Врагу удалось прорвать нашу оборону юго-западнее Красного Села. Он бомбит Пулковские высоты. В Питере создалось очень тяжелое положение. — И повторил: — Очень тяжелое.

Положение, в котором оказался Ленинград, Кузнецову, только что вернувшемуся оттуда, было, естественно, хорошо известно. Однако того, что немцам удалось прорвать нашу оборону в районе Красного Села, он еще не знал. И то, что об этом он услышал здесь, в Кремле, равно как и исполненный глубокой горечи тон, которым сообщил ему о новой неудаче под Ленинградом Сталин, произвело на Кузнецова тяжелое впечатление.

Он стоял, подавленный услышанным.

Сталин тронул его за рукав, кивком головы указывая на стоящий слева у стены кожаный диван.

Кузнецов никогда не видел, чтобы Сталин или кто-нибудь другой когда-либо сидел на этом диване. Он знал, что все в этой комнате подчинено раз и навсегда установленному порядку. Во время заседаний участники обычно сидели вот у этого длинного, покрытого зеленым сукном стола, а докладчик стоял. Сам же Сталин медленно ходил взад и вперед по комнате, время от времени останавливаясь, чтобы задать говорящему вопрос или бросить реплику.

Большой же, с высокой спинкой кожаный диван у стены всегда пустовал. Поэтому Кузнецов был удивлен, сообразив, что Сталин приглашает его сесть именно туда.

Он нерешительно опустился на диван рядом со Сталиным и положил портфель на колени.


Еще от автора Александр Борисович Чаковский
Блокада. Книга первая

Первые две книги романа «Блокада», посвященного подвигу советских людей в Великой Отечественной войне, повествуют о событиях, предшествовавших началу войны, и о первых месяцах героического сопротивления на подступах к Ленинграду.


Блокада. Книга пятая

Пятая книга романа-эпопеи «Блокада», охватывающая период с конца ноября 1941 года по январь 1943 года, рассказывает о создании Ладожской ледовой Дороги жизни, о беспримерном героизме и мужестве ленинградцев, отстоявших свой город, о прорыве блокады зимой 1943 года.


Блокада. Книга вторая

Первые две книги романа «Блокада», посвященного подвигу советских людей в Великой Отечественной войне, повествуют о событиях, предшествовавших началу войны, и о первых месяцах героического сопротивления на подступах к Ленинграду.


Блокада. Книга четвертая

Третья и четвертая книги романа «Блокада» рассказывают о наиболее напряженном периоде в войне — осени 1941 года, когда враг блокировал город Ленина и стоял на подступах к Москве. Героическую защиту Ленинграда писатель связывает с борьбой всего советского народа, руководимого Коммунистической партией, против зловещих гитлеровских полчищ.


Победа. Том первый

Новый роман писателя А. Чаковского «Победа» связывает воедино две великие исторические вехи — лето 1945 года, когда в Потсдаме разыгралась политическая битва за обеспечение прочного мира после окончания войны, и лето 1975 года, когда в Хельсинки руководители 33 европейских стран, а также США и Канады подписали Заключительный акт Совещания по безопасности и сотрудничеству в Европе.Действие романа начинается в Хельсинки, куда прибывает советский журналист Воронов; основу первой книги составляет рассказ о подготовке к встрече в Потсдаме и ее первом дне.Используя огромный документальный материал, писатель воссоздает атмосферу встречи, а также живые портреты главных ее участников: Сталина, Черчилля, Трумэна.В «Победе» А.


Победа. Книга 1

Политический роман писателя А. Чаковского «Победа» связывает воедино две великие исторические вехи – лето 1945 года, когда в Потсдаме разыгралась политическая битва за обеспечение прочного мира после окончания войны, и лето 1975 года, когда в Хельсинки руководители 33 европейских стран, а также США и Канады подписали Заключительный акт Совещания по безопасности и сотрудничеству в Европе.Действие романа начинается в Хельсинки, куда прибывает советский журналист Воронов; основу первой книги составляет рассказ о подготовке к встрече в Потсдаме и ее первом дне.Используя огромный документальный материал, писатель воссоздает атмосферу встречи, а также живые портреты главных ее участников: Сталина, Черчилля, Трумэна.В «Победе» А.


Рекомендуем почитать
Заслон

«Заслон» — это роман о борьбе трудящихся Амурской области за установление Советской власти на Дальнем Востоке, о борьбе с интервентами и белогвардейцами. Перед читателем пройдут сочно написанные картины жизни офицерства и генералов, вышвырнутых революцией за кордон, и полная подвигов героическая жизнь первых комсомольцев области, отдавших жизнь за Советы.


За Кубанью

Жестокой и кровавой была борьба за Советскую власть, за новую жизнь в Адыгее. Враги революции пытались в своих целях использовать национальные, родовые, бытовые и религиозные особенности адыгейского народа, но им это не удалось. Борьба, которую Нух, Ильяс, Умар и другие адыгейцы ведут за лучшую долю для своего народа, завершается победой благодаря честной и бескорыстной помощи русских. В книге ярко показана дружба бывшего комиссара Максима Перегудова и рядового буденновца адыгейца Ильяса Теучежа.


В индейских прериях и тылах мятежников

Автобиографические записки Джеймса Пайка (1834–1837) — одни из самых интересных и читаемых из всего мемуарного наследия участников и очевидцев гражданской войны 1861–1865 гг. в США. Благодаря автору мемуаров — техасскому рейнджеру, разведчику и солдату, которому самые выдающиеся генералы Севера доверяли и секретные миссии, мы имеем прекрасную возможность лучше понять и природу этой войны, а самое главное — характер живших тогда людей.


Плащ еретика

Небольшой рассказ - предание о Джордано Бруно. .


Поход группы Дятлова. Первое документальное исследование причин гибели туристов

В 1959 году группа туристов отправилась из Свердловска в поход по горам Северного Урала. Их маршрут труден и не изведан. Решив заночевать на горе 1079, туристы попадают в условия, которые прекращают их последний поход. Поиски долгие и трудные. Находки в горах озадачат всех. Гору не случайно здесь прозвали «Гора Мертвецов». Очень много загадок. Но так ли всё необъяснимо? Автор создаёт документальную реконструкцию гибели туристов, предлагая читателю самому стать участником поисков.


В тисках Бастилии

Мемуары де Латюда — незаменимый источник любопытнейших сведений о тюремном быте XVIII столетия. Если, повествуя о своей молодости, де Латюд кое-что утаивал, а кое-что приукрашивал, стараясь выставить себя перед читателями в возможно более выгодном свете, то в рассказе о своих переживаниях в тюрьме он безусловно правдив и искренен, и факты, на которые он указывает, подтверждаются многочисленными документальными данными. В том грозном обвинительном акте, который беспристрастная история составила против французской монархии, запискам де Латюда принадлежит, по праву, далеко не последнее место.