Блокада. Книга 1. Охота на монстра - [50]

— Пойдем, прогуляемся. Мари готовит ужин, но печеная баранина должна как следует протомиться в печи, так что время у нас есть.

Жером последовал его примеру и едва не упал — ногу свело жестокой судорогой.

— Что ты скрипишь зубами, как старая дева, мечтающая о гусарском поручике? — прикрикнул Гурджиев. — В твоем возрасте я бы уже прыгал, как горный козел!

— Не сомневаюсь, — огрызнулся Мушкетер. — Что вы со мной сделали?

— Всего лишь обучил тебя паре трюков. Особенно хорошо ты выглядел, когда стоял на мостике и пытался дотронуться мыском ноги до собственного затылка. Хватит болтать, пойдем!

Жером, преодолевая боль в затекших ногах, поплелся за стариком. Они вышли на заднее крыльцо — отсюда открывался великолепный вид на залитые июньским солнцем поля и окруженное раскидистыми платанами озеро.

— Чудесное местечко, — заметил Гурджиев. — Но для Пьера оно стало настоящим проклятием. Так как художник он довольно средний, то последние десять лет рисует только здешние пейзажи. Никакого развития. Я пытался подтолкнуть его, но без толку. Проснуться-то он может, а вот использовать полученные знания — нет.

— Вы говорили, что предметы служат для управления сновидением, — сказал Жером. — Это значит, что в реальном мире — в том, что вы называете реальным миром — они бесполезны?

— Нет, не бесполезны. Более того — я подозреваю, что они и есть частицы реального мира во всеобщем сне человечества. Но истинного их предназначения нам, боюсь, узнать не дано.

— И даже вам?

— Даже мне. Видишь ли, за всю мою жизнь я никогда не испытывал соблазна получить предмет… наверное, если бы я захотел, то нашел бы его, но я не хотел. Когда мы с Хаусхоффером были в тибетской экспедиции, у него даже руки тряслись — так он желал заполучить свою серебряную змейку… Бедный идиот! Можно подумать, Змея сделала бы его счастливее… Однажды я встретил человека, которому действительно удалось найти предмет. И уверяю тебя, счастливым он от этого не стал.

— И кто же это был?

— Советский студент. Это было в Средней Азии, в тридцать четвертом году. Мы как раз поругались с Карлом, и я оставил его искать свою судьбу в тибетских ущельях. Советская граница была недалеко. Мне захотелось поглядеть на страну, в которой я когда-то родился, и я перешел ее.

— И пограничники, конечно, вас не заметили? — усмехнулся Жером.

— Конечно, нет. Послушай, дорогой, я перехожу границы с четырнадцати лет. Когда я был молод, я пешком исходил всю Азию от Китая до Аравии. Если нужно, я могу стать тенью самого себя. Короче говоря, я оказался в Советском Туркестане. Неподалеку работали археологи, и я прибился к их отряду. Среди них был один парень, который показался мне забавным. Он все хотел понять, что движет народами, когда они идут войной друг на друга, откуда берутся великие правители, почему одним дано повернуть колесо истории, а других это колесо безжалостно давит… И еще он писал стихи.

Гурджиев задумался, припоминая. Потом поднял палец и начал читать по-русски:

Дар слов, неведомый уму,

Мне был обещан от природы.

Он мой. Веленью моему

Покорно все; земля и воды,

И легкий воздух и огонь

В одно мое сокрыты слово,

Но слово мечется, как конь,

Как конь вдоль берега морского.[15]

— Однажды я сидел у костра и разговаривал с землекопом из далекой горной деревушки. Он почти не знал русского, и мы беседовали на фарси. Мы говорили о поэзии. Даже неграмотные памирцы хорошо знают и любят стихи — Фирдоуси, Руми, Хайям… И тут этот парень подошел к нам, присел и стал цитировать «Шахнаме». На отличном персидском. Я удивился. Я знаю семь языков, но я много путешествовал, и к тому же я говорю на них с акцентом. А парень говорил так, будто родился в Тебризе.

— Сколько ему было лет?

— Лет двадцать, не больше. Я спросил его, откуда он знает фарси, а он засмеялся и ответил, что знает все языки в мире. Я, конечно, не поверил ему и заговорил с ним по-армянски. Он ответил — и опять очень чисто, без малейшего акцента. Так же хорошо он говорил на грузинском, на немецком и на пушту. Больше я не стал его проверять. Я пригляделся и увидел, что когда он говорит, то все время держит левую руку в кармане брюк. Тогда я перешел на русский и мы какое-то время болтали о разных пустяках. Потом я закурил трубку, а он достал папиросы. Чтобы зажечь папиросу, нужны обе руки, и он вытащил левую руку из кармана. В этот момент я неожиданно спросил его по-армянски «кто были твои родители?». Он посмотрел на меня недоуменно, и хотел снова сунуть руку в карман, но я удержал его. Я задавал ему один и тот же вопрос на разных языках, и только когда я перешел на немецкий, он кое-как меня понял. В общем, я его перехитрил. У него был секрет, и этот секрет помогал ему говорить на всех языках земли. В конце концов я уговорил его показать мне то, что он прятал в кармане брюк. Это оказалась фигурка попугая, сделанная из серебристого металла.

— Тоже предмет?

— Конечно. Попугай давал своему владельцу дар глоссолалии,[16] только его надо было обязательно сжимать в руке или хотя бы дотрагиваться пальцами. У некоторых предметов есть такая особенность — у некоторых, но не у всех.