Близнецы - [6]
С последним Хаим не очень спорил, но опять понимал по-своему. Сонное царство пора будить. Все с ума сошли на своей земле, в ожидании урожая, а его пожрет саранча с жарою, а не будет вашего урожая, ибо на весь этот чертов Израиль – может, только один Арон и умеет сажать пшеницу. Да и тот возглавил свою бригаду. Война идет уже третий год
– англичане стоят в Египте, арабы бегают по пустыне без особого, впрочем, толка. И только мы тут заняты выживанием. Турки вырезали армян. Говорят, их били, держали в ямах, загоняли в церкви и поджигали. Если кто-нибудь хочет стать армянином, можно дальше строить, пахать и сеять. Если кто-то хочет пахать и сеять, то пора поднимать восстание.
Видишь ли, Юра… – скажу себе, – видишь ли, Юра. Он же – Жора,
Егор, Георгий. Как меня только не звали в детстве, я сносил имена покорно. Я носил имена неброско и привычно, как куртку-бобочку.
Сейчас, когда моя собственная, не такая уж долгая, но, воистину, – как хотелось, жизнь пружиной идет к концу, я, конечно же, понимаю, что наш усталый с годами дед, с вечно мятыми врозь губами, на которых к обеду крошки завтрака подсыхали, да и сам он – сох на полу, на стуле, на завалинке, если летом, возле печки – зимой, в одежде, просыпаясь от наших криков, чтоб состроить дурную рожу, словно выплеснуть из-под носа синий в рытвинах свой язык, – был в рассказах своих чудовищно, по-вчерашнему романтичен, проще говоря – врал.
Это редкостный вид вранья – шкаф семнадцать в моей коллекции. Мы не знаем, сколько осталось времени, но я все же попробую объяснить – только надо сменить тональность. Стиль, манеру, походку, голос – “не перечить матери, сучья четверть!” – и, насколько можно, начать с начала.
Глава 3
В конце пути начало штормить. Хаим скрылся в своей каюте и следил, как медленно, по часам, на него накатывала тошнота. Такое унылое, почти научное, наблюдение за собой, стало вечным его приемом, помогло выживать в пустыне, погружало в анабиоз.
Именно так созревали внутри решения. Еще минуту назад их не было, а минуту спустя – казалось, что избранный путь давно овладел им, и тело лишь ждет приметы, знака, символа, чтоб собраться, оглядеться по сторонам: серные спички и документы, мне инструмент собирать недолго, – рот закрыл и пошел.
Первый раз это было в хедере. Муха ползла по его запястью. Накануне
Девятого Ава все бубнили себе под нос из истории храма и про войну.
Как и положено в эти дни, газеты печатали о печальном, но плохие новости по местечку расходились быстрей газет. Дома новости разливались. Порт-Артур разливался чаем на отцовские, в штопку, бриджи. О побоище в Кишиневе соседский Мойше орал в окно, когда мать поднимала белье над тазом, – сердце дрогнуло, таз упал, и мыльных вод голубой Дунай понес волной корабли ботинок.
По ночам он терпел суету томлений, подрагиваний, икот, спрятав себя меж простынкой и покрывалом, еще хранившими тайный запах деревянного сундука, в котором колена назад отдавали дань, а поколения спустя – приданое. По ночам дьявол приходил искушать его небогатым своим арсеналом: повторным видением нижней юбки торговки, упавшей вчера с крыльца, закопченным от папиросной сызи низким голосом Евы Блюм, социалистки, иногда навещавшей город, и, собственно, стойкостью и огнем в полных несбыточной жизнью чреслах.
Любопытно, что в этих же тяжких снах опорой Хаима и защитой был не архангел, в чьем имени божий гнев, и не отец, чей день, полный мудрости и труда, угасал в комнате по соседству, но смешной а-идише дурачок, легендарный праведник рабби Зуся, в тех местах отроду не бывавший и упокоившийся давно. Его короткие, как частушки, картавые речитативы, смысл которых утрачивался к утру, опускали Хаима в теплый омут беззаботного (ибо слепого) сна, а к заре наполняли голову легким гулом, бодрящим и придающим сил, и хотя решение о побеге ночной посетитель не обсуждал, само явление чудотворца мой дед признавал за хороший знак.
Незадолго до моего конца видение странного рабби Зуси посетит мой некрепкий сон, и я, безумный, посмею даже, успею, приревновать к тому, что святой посланник чужих небес, этот юродивый в лапсердаке, пришел ко мне на исходе дней, как будто посланный наблюдать за единственно важным в моей жизни – за моей смертью.
Улицы каменного Стамбула не показались ему сначала, лишь надежда скоро продолжить путь примиряла с пространством, но недолго, совсем недолго.
Незаметно растаяло душное облако зимовья и начало припекать. Дороги стали привычнее, срезать угол бывало сладко до ближней тени, влажно и шумно под женский смех прачечных пересудов. Переулки казались ему роднее, словно их заплетала утром заботливая рука: мол, куда тебе,
Хаим, надо? В порт ли держишь ты путь сегодня? На работу тебе, одинокий грузчик, или сегодня уже суббота, и ноги выведут к синагоге, куда, помявшись, зайдешь непрошено, недоверчиво, без молитв?
К полудню жара становилась невыносимой, а с нею равно мешки с пшеницей и поленья тугих ковров. Он снимал пиджак и, садясь обедать, задирал окрестную пацанву, перемешивая турецкий с русским, идишем, польской бранью, распаляя себя до пляски – неуклюжего бега вокруг причала, с хрипом, хохотом и слезою, – замирал на краешке, где нелепо, но недолго махал руками, перед тем как упасть в морскую, цвета талого снега пену.
Александр Кабаков – прозаик, журналист; автор романов «Все поправимо», «Последний герой», повестей «Невозвращенец», «Беглец», сборника рассказов «Московские сказки».Сандра Ливайн – американская писательница, автор сборника детективов и… плод воображения Александра Кабакова. «Моему читателю не надо объяснять, что повести Сандры Ливайн включили в книгу моих рассказов не по ошибке – я ее родил, существует эта дама исключительно на бумаге. Однако при этом она не менее реальна, чем все персонажи рассказов, написанных от моего имени в последние годы и включенных в эту книгу.Детективы Сандры Ливайн и другие мои фантазии на сиюминутные темы – две стороны одного мира».
У него за спиной девять жизней и двадцать тысяч миль на колесах — этот кот заставил свою хозяйку поволноваться. Когда Сьюзен Финден принесла домой двух новых питомцев, одному из них не хватило смелости даже выбраться из своего укрытия под кроватью. Но совсем скоро Каспер стал подолгу пропадать на улице, и гулял он, как выяснилось, не пешком… Свою историю, тронувшую сердца миллионов людей по всему миру, кот-путешественник расскажет сам!
Роман «Минское небо» повествует о столкновении миров: атомно-молекулярного и виртуального, получившего в книге название «Семантическая Сеть 3.0». Студент исторического факультета Костя Борисевич внезапно обнаруживает, что он является не простым белорусским парнем, а материализовавшейся компьютерной программой Kostya 0.55. Грани между мирами в сознании парня постепенно стираются, а в водоворот чрезвычайных событий втягиваются его друзья и соседи по съёмной квартире: вечно пьяный Философ, всезнающий мизантроп Ботаник и прекрасная девушка Олеся, торгующая своим телом в ночных клубах.
Замучили трудности в общении с лицами мужской национальности? Никак не можешь завести в доме порядочное существо на букву «М»? А может быть, между вами любовь, чувства, ла-ла? Да только он предпочитает не тихо-мирно сидеть у тебя под юбкой, а только изредка туда заглядывать? И с редкостным упорством выносит твою зубную щетку из своего дома? Или тебя можно поздравить: тебе посчастливилось обзавестись новеньким мужчиной — почти без пробега или совсем чуть-чуть подержанным? И теперь ты озабочена, как бы часом не испортить свое приобретение неправильной эксплуатацией? Во всех перечисленных случаях эта книжка — как раз то, что тебе надо! Журналистка «SPEED-Info» Жанна Голубицкая утверждает: любовь по определению не может быть провальным проектом. Из любого мужчины — если уметь с ним правильно обращаться! — может получиться не только нормальный человек, но и достойный спутник жизни.
Курочка Ряба снесла, как ей и положено по сказочному сюжету, золотое яичко. А дальше никаких сказок — один крутой реализм, столь хорошо знакомый читателям и почитателям Анатолия Курчаткина. Золотая лихорадка по Джеку Лондону — с ночной пальбой и нападениями на инкассаторов — что ни говорите, не самый традиционный сюжет для российской сельской глубинки. Но трясет-то эта лихорадка героев вполне нашенских — сочных, гоголевских, знакомых до боли… Ни один из них не выйдет без потерь из битвы за золотые скорлупки.