Близнецы - [44]

2000

Тайное всегда остается тайным, и неважно, какое число свидетелей приобщается к знанию по дороге. Убийство Кеннеди или обряды майя – даже записи разобрав, вскрыв архивы, мы не становимся много ближе к пониманию всех причин, свойств и качеств событий, времени, и любая логика, подложенная холстом под чужую тайнопись, ключ, отмычка, не открывают таких дверей, не дают достаточных объяснений. Палома Гомес уже мертва, и какая разница, думал я, какая марка на похоронке – фотография брата или меня, принятого за брата? Эта пуля, пущенная в чужую так и не найденным мной чужим, метила в наше родство и братство и тем свела, уравняла нас. Для Паломы в момент ее легкой смерти я был давно уже в коме мертв, и даже письма ее ко мне, предтечи моих разговоров с вами, были только девичьим дневником, не нуждавшимся в адресате грузом, голубем в никуда. Ее жизнь, ночные ее дежурства в госпитальной вотчине тишины не смогли меня возвратить на землю, Лазарем возродить – уж скорее ее (с перебором гласных) по подложному поводу смерть вдали оживила меня вопреки прогнозам и диагнозам поперек. Моя нелепая блажь, гусарство, одиночество вновь обретенных ног привели меня на ее могилу, в Колумбию, где пейзаж дымится, склоны пыжатся влажным лесом?и город бредит ночной стрельбой. Так, собственной не создав, поворотом глобуса из могилы

Палома вернула меня в семью – к Леве с отрядом его шахидов и к еще не проснушейся Ольге Штрих с черной папкою платежей. ?

2000

Пара чистых листов нашлась.?Другие были в нечетких строках, пропущенных через факс, иногда на?чопорных бланках банка, иногда – с пометками?разных рук.?Моя жизнь,?как трепаная капуста, раскрывалась от края к центру, от тонких?листов обертки к? червивому кочану – я рассматривал в шатких колонках цифр географию наших недавних странствий. Вот скупка и сразу продажа акций какого-то ЗАО

“Уралцветмет”. Вот забытый уже платеж за станковые пулеметы. Уганда,

Сербия, Дагестан. Безымянные адресаты,? нумерованные счета.

Подробный отчет о структуре сделки, значит – держим, не продаем.

Иногда, следуя неизвестным инструкциям, банк совершал беспорядочные покупки, конвертации, переводы, по оставшимся?в папке скупым следам я не?взялся бы разобраться в странной логике?операций,?но цифра в нижнем углу росла от квартала к кварталу. Иногда словно северное заклятье подмораживало счета – по много недель никаких транзакций. А я перелистываю еще.

Подколоты стопкой лежат? подряд по датам подобранные запросы.

Банки-контрагенты, биржи, налоговики. Комиссии,?рейды, досмотры, блажь. Органы всяческого надзора, но полиция – изредка, просто так, в суете досудебного любопытства. Снизу – твердая вязь “штриховки” -

Ольгины записи “для себя”. Ее готический плотный почерк с частоколом чернеющих вертикалей и канцелярский немецкий слог могли успокоить кого угодно, отпугнуть и запутать любых других, но я безошибочно видел в строчках лишь сгущенную едкую пустоту, кислоту бюрократии, иероглифы короеда. Лева умел находить таких – гордо преданных и неглупых, мог угадывать их одиноким собачьим нюхом – а как еще? – у него никогда не хватало времени на длительные проверки. ?

1983

Я легко представляю себе унылый, невозможно утренний пейзаж, Цюрих, закрытые двери банков, первый, бесшумный на повороте, узкого остова плыл трамвай, и брата, свернувшего в?темный лаз между серого камня скупых фасадов и стучащего в толстую, без вывесок и звонка, боковую дверь – я хотел бы открыть здесь расчетный счет, вам, наверно, уже звонили? И Ольгу, такую же, как сейчас, с теплым металлом спокойной речи, с некуда больше худеть рукой, заполняющей формуляры. Вот он – хроника первой встречи, высушенный листок.

Разумеется, копия.? Оригинал должен храниться в архиве, сейфе, в подвале, или не знаю где. Даже этот оттиск казался мятым, в левом верхнем углу – с тех пор не раз обновленный банком, затейливый логотип. Текст, набранный на машинке, электрической, судя по ровной шеренге букв, занимал не больше, чем треть страницы, ровным гулом накатывающей волны.?Дальше – свеженький номер счета – с длинной гусеницей нулей, полное имя его владельца, сумма вклада, источник средств. Это вписывалось рукой, и даже на копии я различал свободный, окончательный ход, ну пускай не новой, позолоченной перьевой: Джордж Солей, 40 (сорок) миллионов долларов, в наследство от Паломы Марии Эсмеральды Гомес, переводом из Боготы.

Бумага отчетливо пахла рыбой, надо думать – плотвой.

1954

Самое ранее из воспоминаний. Жара. Дед мастерит поилку для голубятни. Сама она, не покрашенная, стоит, высится чуть не над всем районом, и если забраться наверх, туда, где еще незнакомо урчали птицы, николаевского завода? голоногие летуны, то видны заброшенные сады с желтоватой россыпью “симиренки”, остовы старых баркасов, плывущие по песку, топь заката.?У Льва лихорадка, и он лежит, как слепой, с опрокинутыми белками. Мне было не видно его лица, только руку поверх бельевой волны за оконной рамой и занавеской.

Но мне видно сверху, как входит отчим с авоськой темного серебра, оставляет ее у дверей на лавке и скрывается в доме, не сняв сапог.