Близнецы - [105]

— Я не хотела есть холодную картошку, — кивнула она с набитым ртом.

Все окна были выбиты, стекло тонким кружевом висело в рамах. Кусочком мяса на вилке Сара указала в направлении лужайки:

— Я видела гигантский язык пламени.

— Похоже, разбился самолет… — сказал Брам.

— Если пилоту удалось катапультироваться, то можно ожидать широкомасштабной акции по его поиску, — предположил Эрнст Гудриан с наливающимися паникой глазами. Он все еще держал в руках нож для чистки картофеля, как если бы собирался им обороняться. Он испуганно огляделся. — Евреи… евреи должны спрятаться наверху!

— Что значит — «евреи»?! — обиженно воскликнул Сэмми Гольдшмидт. — Именно с этого все и началось. Нас всех сгребли в одну кучу.

— Ты прав, ты прав. — Эрнст виновато поднял руки. — Но тогда как сказать?

— Укрывающиеся, — с достоинством ответила Сара. — Ты ведь тоже один из нас?

Пока люди наверху исчезали за зеркалом, отец Лотты отправился на разведку. По роду службы ему разрешалось покидать дом сразу после комендантского часа. Уходя, он не обнаружил входной двери; без единой царапины он нашел ее на лужайке. В случае обыска остальным членам семьи надлежало создавать иллюзию праздника. Тарелки укрывшихся в «зазеркалье» убрали. Как в воду опущенные, они сидели за столом перед блюдом с холодной брюквой, свечи трепетали на сквозняке и оплывали. Они были похожи на актеров, ожидающих, когда поднимут занавес. Лотта подметила: впервые за долгое время они были одни — казалось, они забыли, что это значит. Она украдкой взглянула на мать. Все по-прежнему держалось на ней. Они сидела прямо… Однако исчез каштановый блеск подколотых волос, и даже черепаховый гребешок потускнел. В ходе войны она начала седеть, ее несокрушимость надломилась. Сильный порыв ветра загасил свечи: дверь распахнулась, и в комнату вошел отец.

— Пусть спускаются. Это была всего лишь бомба. А где водка?

В один присест осушив стакан, он рассказал, что после разрыва шальной бомбы в соседней усадьбе восемнадцатого века образовался глубокий кратер. Классическое крыльцо с колоннами протаранило зал; хозяйку дома, подошедшую к окну, чтобы посмотреть, откуда шум, увезли в больницу с полными стекол глазами.

Жизнь сводилась к выживанию — все учащающиеся грабительские набеги в целях добычи пропитания принимали порой демонический характер. Подобно коробейникам, Лотта, Йет и Мари ходили с фермы на ферму, предлагая постельное белье, кольца, жемчужные ожерелья, часы и броши. От голода кружилась голова. На одной из оград висела табличка: «Воды не даем». За ними погналась собака. Где-то молотили — зрители поневоле терпеливо ждали: а вдруг упадет несколько зернышек? Отвратительный северный ветер проносился по замерзшим пашням, в каналах и рвах трещал лед. Около дамбы Афслейтдайк дорога проходила через немецкий пост. Дабы утешить плетущиеся мимо голодные орды обещанием лучшего мира, мира изобилия, военные выставили на улицу стол и демонстративно сидели за дымящимися тарелками, до краев наполненными картофельным пюре и колбасой. Форма на их животах трещала по швам. У Лотты не было даже слюны, чтобы сглотнуть, глядя на это зрелище. Путем неимоверно сложного психологического маневра она превратила возгоревшееся чувство ненависти в презрение, которое легче переносилось на голодный желудок.

Среди крестьян попадались и милосердные. Они делились с прохожими едой и питьем и клали в стойла мешки с соломой. Самые циничные по ночам бдели и обворовывали своих прикорнувших братьев по несчастью. Лотта привыкла спать головой на завернутых в свитер украшениях. Уже почти потеряв всякую надежду, они брели назад, как вдруг жена какого-то крестьянина в Беймстере набила их мешки картошкой, ничего не взяв взамен. Возвратиться домой с добычей — вот тот единственный триумф на земле, которого еще можно было достичь. В Амстердаме они на пароме перебрались через залив Ай, над которым висел густой промозглый туман. Внезапно появившиеся штурмовики принялись обыскивать багаж пассажиров. Йет и Лотта забились в угол — вместе с картошкой у них отнимут и души. У ограды стоял мальчик лет восьми: поношенные брюки на нем болтались, а на выразительном старческом лице под кепкой лежала печать отрешенности. Содержимое его тележки было накрыто брезентом. Приближающаяся проверка, казалось, ничуть его не волновала. Он не отрываясь смотрел на воду, над которой пронзительно кричали чайки. Даже когда двое мужчин в униформах недвусмысленно пристроились рядом с ним, он не обернулся.

— Эй, любезный, — иронично сказал один из них, — не поднимешь ли свой брезент? Мы хотим проверить твой груз.

Мальчик не реагировал, отрешенно глядя перед собой.

— Похоже, он глуховат!

Они теряли терпение.

— Подними брезент!

Ярость сжимала Лотте горло. Ей так и хотелось закричать: «Оставьте ребенка в покое!» Но картошка отняла дар речи.

— Живо! Делай, что тебе говорят, оболтус!

Мальчик с трудом нагнулся вперед. Из обтрепанного рукава показалось тонкое запястье, когда он взялся за конец брезента и театрально его отогнул. Под ним, согнув ноги, лежал изможденный покойник с полыми глазницами и оттопыренными ушами на костлявом черепе. Его тело было странно изогнуто, как если бы было сломано пополам.