Ближний взгляд - [8]

Но ведь сегодня город прощался не со спектаклем, город прощался с Геной Новавитовым. Ждали выхода Конрада. И вот:

Элиза (бежит к дверям). Входите, входите, Конрад, мы вас ждем.

Конрад (входит, снимет шляпу). Я вас не обременю? Добрый вечер.

Вошел Андрюша Корецкий в черном костюме, в черных очках, на голове шляпа. Он сказал:

— Я вас не обременю? — И снял шляпу. И обнажилась лысина. И зал — нет, нет, не зааплодировал, — зал закричал единым голосом: «А-а-а-а!». А уже потом грохнула овация.

Акт шел на подъеме. Могу сказать (это очень личное, мог бы не говорить, но ладно, скажу), когда я (в роли Рене, с усиками на лице) произнес: «Женщины всегда хотят больше того, что мы способны им дать», тоже был аплодисмент. Не овация, не гром, просто аплодисмент, — заметили. А между прочим, Ушиц НИКОГДА не имел в этом месте аплодисмента. Это пустяк, но, чего лукавить, приятно.

В антракте прибежала Елизавета. Возбужденная, окрыленная. Жена шефа «Аэрофлота» в восторге, мэр прислал корзину цветов. Досплю немного опоздал к началу, но триумф в зале при выходе Конрада видел, был потрясен, сказал, что счастлив будет встречать нас в Канаде, и уехал глядеть гопак.

Во втором акте и игра актеров, и реакции зала — все немного пошло на спад.

Мои актерские способности можете оценивать как вам будет угодно, но опыта у меня не отнимешь. Большими ролями меня не баловали, все больше на подхвате, но в театре варюсь сильно давно. Так что было время понаблюдать и сделать кое-какие выводы. Уверяю вас, что я наблюдатель объективный. В начальные годы я все прошел. Были надежды, было самомнение, тщеславие. Обиды, зависть — все было. А потом… может, именно зависть сделала меня особенно зорким к более успешным коллегам (я откровенно говорю), а может, Бог дал склонность к обобщениям, но в театре я много такого знаю, о чем другие понятия не имеют. Если в моем рассказе я выгляжу иногда злым сатириком, то, поверьте, на самом деле я действительно злой и действительно вижу всю подноготную нашей до самой глубины фальшивой профессии — это во-первых. А во-вторых, плевать я хотел на все, что подумают обо мне другие, и вы в том числе. Я знаю, что я объективен, и точка. И довольно об этом!

Так вот, иногда сгоряча актер может без подготовки сыграть лучше, чем после долгих репетиций. Это бывает от возбужденных нервов и от внезапно возникшего сочетания двух чувств — ужаса и свободы. Ужас освобождает от ответственности, а свобода от тупой режиссуры и бездарных текстов дает легкость. И в результате победа! Все поздравляют, и сам считаешь себя героем. Но надо знать (я, по крайней мере, знаю!), что это обманчиво. Это как быстрее всех пробежать первые сто метров на десятикилометровой дистанции.

Возвращаюсь к сюжету. Второй акт шел очень так себе. Выдохлись, перегорели, устали. И публика устала. Всю свою любовь к Гене Новавитову (в исполнении Андрюши Корецкого) зрители отдали в овации на первый выход, а потом уже смотрели спокойно и без истерик. Андрюша играл нормально. Местами лучше, местами хуже. Но текст звучал немного по-новому, была некоторая свежесть. И от свежести интонаций особенно очевидно становилось, что текст плохой и пьеса яйца выеденного не стоит. Остальные, то есть все мы, не заврались, вполне пристойно разобрались с новыми ролями, но аплодисментов уже никто не сорвал. Так и шло — один сказал, другой сказал, один вошел, другая вышла. Про мою бывшую роль никто не вспомнил. И в публике не шептались: «А где же вот этот, который в программке назван Страховой Агент, когда он появится? Что ж это его все нет да нет, и кто же его, интересно, играет?» Никто не перешептывался, и никому это не было интересно. Акт шел на три с плюсом.

Исключением был Фима Соткин. Пожалуй, во втором акте он один и привлекал внимание. Текст он забыл целиком, суфлера не слышал. Но ведь и Маргарита Павловна отродясь не знала этого текста. Зато Фима так шамкал, выделывал такие гримасы, так уходил в верхнюю дверь, цокая высокими каблуками, что ему одному отвечали смехом и хлопали. Но вот он ушел со сцены, а действие все тянулось. Интрига перестала дергать зрителей за нервы. Все шло на довольно унылую коду.

НО! Когда мы все стали выстраиваться по вертикали на лестнице, когда зазвучали первые аккорды финальной песни, какая-то невидимая молния пронзила зал. Вдруг образовалось напряженное намагниченное поле. Музыкальная волна ополоснула воздух, кончилось инструментальное вступление, каждый из нас поднял правую руку вверх и…

ПОТОМ БЫЛ ДЕНЬ, И НОЧЬ БЫЛА,

БАЛА-БАЛА, БАЛА-БАЛА,

— запели мы.

Мы прощально махали правыми руками, а левые руки, отведенные в сторону, жестом изображали: «Как жаль, что мы расстаемся, но что поделаешь!»

«Браво-о!» — взвыла публика. Мы спели первый куплет, потом второй, и, наконец, третий, где повествовалось о том, что всему бывает конец, что в конце спектакля всегда закрывается занавес, и что:

ПОТОМ БЫЛ ДЕНЬ, И НОЧЬ БЫЛА,

БАЛА-БАЛА, БАЛА-БАЛА.

Полы занавеса стали сдвигаться. В зале хор женских голосов закричал, скандируя: «СПА-СИ-БО!».

Занавес снова открылся. Зал встал. Кричали, хлопали, несли цветы. На глазах были слезы.