Блин и неуловимые киллеры - [20]

– У тебя практика? – из вежливости спросил Блинков-младший.

– Ну да, у Рыбочкиной, в подростковой группе, – буркнул Васечка.

– А много там народу?

– Она да я. – И окончательно расстроенный, Васечка выложил: – Я в угрозыске мечтал практиковаться, а они меня…

– Ничего, – утешил его Блинков-младший, – летом ты вообще в парке хулиганов гонял, а теперь смотри: расследование ведешь!

– Да какое расследование, – махнул рукой Васечка. – Я говорю, Марь Семенна, что вы делаете? Это же Блин, я его вот с таких лет знаю. – Он показал рукой чуть выше стула. – Учится хорошо… Ты ведь хорошо учишься?

– По «лит-ре» будет тройка, если исправить не успею, – уточнил Блинков-младший.

Васечка хмыкнул, показывая, что одна тройка – сущие пустяки.

– Значит, я ей правильно сказал. Хорошо, говорю, учится, спортсмен. И мама у него контрразведчица. А у вас, Марь Семенна, какой контингент? Наркоманы, шпана, по десять приводов в милицию. Чего вы к нему привязались?

– А она говорит: «В тихом омуте черти водятся».

– Откуда знаешь? – удивился Васечка.

– Догадался.

– Иди, говорит, и отбери у его матери объяснение. Если, говорит, ей некогда сына воспитывать, то мы передадим его в надежные руки.

– Ага, в интернат.

– В интернат, – подтвердил Васечка. – Слушай, Блин, она упрямая. Ты бы поосторожней, а? Чем ты там занимаешься?

– Служебная тайна, – ответил Блинков-младший. – Тебе могу намекнуть по-товарищески. Завтра к вам в милицию придет фоторобот одного человека…

– Ориентировка на розыск, – подсказал Васечка. – Он что, преступник?

– Свидетель. Бомж, зовут Никита.

– А не врешь?

– Спорим на двадцать щелбанов, – невозмутимо предложил Блинков-младший. – Ну, может, не завтра, а послезавтра.

– Через два дня, – великодушно увеличил срок Васечка.

Не успели они ударить по рукам, как вошла мама. Лицо у нее было такое строгое, что Васечка сидя вытянул руки по швам и начал привставать.

– Сидите, курсант, – разрешила мама. – Вам нужно письменное объяснение? Митек, дай бумагу. И конверт найди.

Было ясно, что уладить дело с упрямой Рыбочкиной не удалось. Блинков-младший вырвал тетрадный лист, и мама, не присаживаясь, начала быстро писать: «Инспектору по делам несовершеннолетних капитану милиции Рыбочкиной от подполковника контрразведки…» Что там дальше, никто не видел – мама стала прикрывать написанное рукой.

Объяснение вышло совсем коротким, не больше двух строчек. Мама заклеила его в конверт и вручила Васечке:

– Василий, я тебе доверяю, но это личное послание. Если Рыбочкина подошьет его в дело, ты прочитаешь. Но мне кажется, что не подошьет.

Проводив милицейского курсанта до двери, мама с непроницаемым лицом начала убирать со стола. Блинкову-младшему хотелось узнать, что за личное послание она отправила Рыбочкиной, но расспрашивать маму было бесполезно. Захочет – сама скажет.

И она сказала, только совсем о другом:

– Пал Петрович восхищен твоими сыщицкими талантами.

– Ну уж, «восхищен»! Он бы тоже эту пулю нашел. И ты бы нашла, если бы захотела, – признал Блинков-младший.

– Но я не захотела… Ты молодец, единственный сын.

– Молодцов под домашний арест не сажают, – заметил Блинков-младший.

– Наоборот! Считай это признанием твоих способностей. Если бы я не думала, что ты можешь разыскать преступников, то позволила бы тебе сколько влезет играть в сыщиков. А ты не играешь, в том-то все и дело. Иногда это меня пугает.

Мама ушла, собрав чашки на поднос, а Блинков-младший сел делать уроки. Оставленные в прихожей газетные статьи удалось спасти и спрятать в диван. Он думать не мог ни о чем другом. Скорее бы родители улеглись!

«Так, историю можно не учить – она пойдет первым уроком, химия не лезет в голову, в физике я и так разбираюсь, литературу за один вечер не прочтешь. Последние два урока завтра – «физ-ра», предмет серьезный. Физподготовку нельзя запускать, а то сам не заметишь, как вырастет живот. Поработаем с гантелями, и домашнее задание готово… Да, совсем перестал учиться. Признаю. Но Пал Петрович говорит, что это пройдет, а ему можно верить: опытный опер, с крыши упал. А если серьезно, я хорошо понимаю все, что в таких случаях говорят взрослые. Но человек не компьютер, с программы на программу не переключается. (А как было бы здорово: записал историю в один файл, химию в другой и снова занялся расследованием.) Сейчас мне на ум ничего не идет, кроме дела пропавшего бомжа…»

Торопя время, Блинков-младший улегся в постель раньше всех, даже раньше кролика Ватсона. Этот балбес вылез из своего ящика на подоконник и смотрел одним глазом на улицу, другим в комнату. Такое у кроликов зрение, чтобы враги не подкрались. Они даже у себя за спиной видят почти все, и головой крутить не надо.

– Дело Иванченко не для нас, Ватсон, – сказал ему Блинков-младший.

Кролик промолчал.

– Но про дело Никиты нам ничего не говорили.

Кролик дернул ухом.

– Вы как всегда спешите с выводами, Ватсон, – заметил Блинков-младший. – Хотите, я восстановлю ход вашей мысли?

Кролик опять промолчал, а молчание, как известно, знак согласия.

– Вы считаете, что дело Никиты – часть дела Иванченко, и в этом я с вами согласен, – подбодрил Ватсона Блинков-младший. – А дальше вы рассуждаете так: раз нам запрещено расследовать дело Иванченко, а дело Никиты – его часть, значит, и дело Никиты расследовать нельзя. Так?