Блики на портрете - [22]

Эта мысль заставила меня перелистать другие страницы, не связанные с историей науки, и вспомнить исполненные глубокого смысла слова А. Ахматовой, с которой мне выпало счастье встречаться:

«Вся эпоха (не без скрипа, конечно) мало-помалу стала называться пушкинской. Все красавицы, фрейлины, хозяйки салонов, кавалерственные дамы, члены высочайшего двора, министры, аншефы и неаншефы постепенно начали именоваться пушкинскими современниками, а затем просто опочили в картотеках и именных указателях (с перевранными датами рождения и смерти) пушкинских изданий.

Он победил и время и пространство.

Говорят: пушкинская эпоха, пушкинский Петербург. И это уже прямого отношения к литературе не имеет, это что-то совсем другое. В дворцовых залах, где они танцевали и сплетничали о поэте, висят его портреты и хранятся его книги, а их бедные тени изгнаны оттуда навсегда. Про их великолепные дворцы и особняки говорят: здесь бывал Пушкин, или: здесь не бывал Пушкин. Все остальное никому не интересно».

Говоря о разных гранях личности Пушкина, Блок утверждал: «Все это бледнеет перед одним: Пушкин-поэт».

Разные проявления Пастера — живого, страстного, одержимого жаждой деятельного добра и вовсе не хрестоматийного — сходятся как бы в одной точке: исследователь, экспериментатор. И на этом пересечении все эти грани блистают, сверкают, завораживают.

«Самой выдающейся его способностью, — пишет К. Тимирязев, — была не какая-нибудь исключительная прозорливость, какая-нибудь творческая сила мысли, угадывающей то, что скрыто от других, а, без сомнения, изумительная его способность, если позволительно так выразиться, „материализовать“ свою мысль, выливать ее в осязательную форму опыта — опыта, из которого природа, словно стиснутая в тисках, не могла бы ускользнуть, не выдав своей тайны».

Но какой ценой надо платить за это?

«Быть уверенным, что открыл важный научный факт, гореть лихорадочным желанием оповестить о том весь свет и сдерживать себя днями, неделями, порою годами; вступать в борьбу с самим собою, напрягать все силы, чтобы самому разрушить плоды своих трудов, и не провозглашать полученного результата, пока не испробовал всех ему противоречащих гипотез, — да, это тяжелый подвиг, — признается Пастер. — Но зато, когда после стольких усилий достигаешь полной достоверности, испытываешь одну из высших радостей, какие только доступны человеческой душе».

«Непоколебимо верю…»

Образ моего Пастера сложился не только под влиянием его идей, трудов, писем.

Каждый человек продолжается в детях, учениках. Сколько учеников, столько жизней. Я был знаком с некоторыми учениками и последователями Пастера. Самоотверженность и бескорыстное служение людям они, несомненно, унаследовали от своего великого учителя…

Но более всего меня поражает удивительная свежесть, современное звучание его мыслей.

«Нет, тысячу раз нет, не существует ни одной категории наук, которой можно было бы дать название прикладной науки. Существуют науки и применения наук, связанные между собой, как плод и породившее его дерево». Не правда ли, как будто это сказано сегодня?

«Я непоколебимо верю, что наука и мир восторжествуют над невежеством и войною, что народы придут к соглашению не в целях истребления, а созидания и что будущее принадлежит тем, кто более сделает для страждущего человечества».

Он постоянно задумывается над будущим народов, тесно связывая эти мысли с нравственным долгом ученого: «В мире борются два противоположных закона: один — закон крови и смерти, который каждый день придумывает все новые способы войны… и второй закон — закон мира, труда и благоденствия, который ставит себе целью избавить человечество от преследующих его несчастий».

Его труды всегда служили непосредственным интересам жизни людей. Они усовершенствовали виноделие, спасли шелководство Франции и Италии, уберегли домашних животных от жестоких болезней. И наконец, спасение человеческих жизней — во всем мире! Что может быть выше этого?

В моих дневниках и заметках, которые я привычно веду почти всю свою сознательную жизнь, множество подробностей, смешных и грустных историй, живых диалогов, словом, «бликов на портрете» современной микробиологии. Такие детали, мне кажется, и создают тот неповторимый аромат науки и открывают ее истинное, человеческое лицо.

Я часто обращаюсь к письмам и высказываниям самих ученых. Пастер писал своей будущей жене: «Единственное, о чем я Вас прошу, это чтобы Вы не судили обо мне чересчур поспешно, так как Вы могли бы ошибиться. Время Вам покажет, что под моей холодной и застенчивой внешностью, которая должна Вам не понравиться, бьется сердце, полное любви к Вам». И тут же приписка: «Я, который так сильно любил мои кристаллы». (Химик по образованию, первые свои работы Пастер делал как «чистый» исследователь мира молекул — асимметричных кристаллов винной кислоты и заложил основы современной стереохимии. Наука эта изучает строение молекул и то, как это строение влияет на их свойства.)

Ранее Пастер обратился с письмом к отцу будущей невесты, ректору Страсбургского университета О. Лорану: «…Через несколько дней к Вам будет обращен запрос, представляющий как для меня, так и для Вашей семьи особенную важность. Я считаю поэтому своим долгом дать следующие справки, которые Вам помогут ответить согласием или отказом. Мой отец — кожевник в Арбуа, маленьком городке Юрского департамента. …Моя семья небогата, но находится в достатке. …Что касается меня, то я давно уже решил отказаться в пользу моих сестер от всего, что могло бы мне достаться при разделе. У меня, следовательно, нет никакого состояния. Все, что у меня есть, — это хорошее здоровье, доброе сердце и мое положение в университете».