Блицкрига не будет! - [13]

Берия криво усмехнулся и что-то сказал Сталину по-грузински.

– Вот товарищ Берия говорит, что для пророка вы не слишком хорошо осведомлены. Можете ответить на это?

– Товарищ Сталин, я не пророк. Мало того, я даже не историк, я солдат. Историю я помню в пределах школьного курса. Только историей войны с Германией я интересовался всерьёз и имею очень подробные сведения, но и это, увы, не поможет.

– Даже так, не поможет. А почему не поможет, товарищ Доценко?

– Товарищ Сталин, я уже говорил. Если вы мне поверите, то той истории просто не может быть. Она изменится полностью. В моё время фантасты называли это «эффект бабочки». Ну, а если не поверите, то я вряд ли смогу быть полезен.

– А что, Лаврентий, – Сталин засмеялся, обернувшись к Берии, которому смеяться явно не хотелось, – в чём-то он прав, как думаешь?

Очень мне не нравилась его весёлость, но через секунду он снова смотрел на меня. Смотрел спокойно и серьёзно.

– Это хорошо, что вы говорите правду, а не пытаетесь что-то придумать. В пророков мы не верим, а обман всегда открывается, рано или поздно. Мы проверили ваши данные о новых вооружениях. Нами дано указание о доводке и серийном производстве гранатомёта. Мы проверили и то, что вы говорили о выбивании показаний.

Тут Сталин посмотрел на Берию, подумал и что-то сказал по-грузински. Берия возразил на том же языке, но Верховный покачал головой и добавил что-то ещё. Берия пошёл к двери, по пути глядя на меня. Скажем, не очень приветливо. Похоже, дружить семьями мы не будем. Ну да переживу, главное, Сталин мне верит. Верит! Едва за Берией закрылась дверь, Верховный продолжил разговор.

– Ну что, товарищ Доценко, выпьем чаю и поговорим. Чай действует успокаивающе, а разговор будет серьёзный, так что не расслабляйтесь.

– Постараюсь, товарищ Сталин.

Мы сели у небольшого столика в углу. Там стоял самовар, заварочный чайник, чашки и вазочки с печеньем и фруктами. Верховный, как хозяин, налил чай и подвинул ко мне печенье.

– Наливайте чай, Георгий Валентинович.

– Спасибо, товарищ Сталин, – сказал я вставая.

– Сидите, что вы вскакиваете, этак мы беседовать будем до послезавтра.

– Виноват, товарищ Сталин, – сказал я, продолжая стоять. – Просто говорить «спасибо» без обращения – невежливо. А говорить «спасибо, товарищ Сталин» сидя – странно.

– Экий вы законник, – Сталин ухмылялся в усы, – придётся переходить на имя-отчество, а, Георгий Валентинович? Зовите меня по имени-отчеству, и продолжим разговор.

– Спасибо, товарищ Сталин. Извините, Иосиф Виссарионович, – я снова сел.

Сталин серьёзно смотрел на меня.

– А что вы, лично вы, думаете о чистках в рядах армии и партии, которые назвали вчера репрессиями?

– Кроме ощутимой пользы, которую принесло освобождение армии и партии от зарвавшихся и зажравшихся личностей, был нанесён колоссальный вред. Людишки, желающие быстро сделать карьеру, обвиняли вышестоящих командиров или начальников, если на гражданке, в подрывной деятельности, аполитичности и так далее. А другие людишки, в рядах НКВД, выбивали из обвинённых признания в измене и имена других участников «заговора». А то и ещё проще. Писали признания сами, пытками заставляя подписать уже готовый протокол.

– Из настоящего коммуниста нельзя выбить признание в измене, – резко сказал Сталин.

– Вы ошибаетесь, Иосиф Виссарионович. Человек, который умер бы под пытками в белой контрразведке или гестапо, но не открыл рта, – ломается, когда калечат свои. Или насилуют жен у них на глазах – эти свои. Бывало и такое. Или грозят отправить в лагерь детей, если не признаешь, что враг. Этого не выдерживает почти никто. Хотите пример? В двадцатых числах января, в моей истории, расстреляли Исаака Бабеля. Он никогда не увлекался политикой и уж точно не шпион.

А 2 февраля расстреляют Михаила Кольцова и Меера Трилиссера. Трилиссер – организатор службы внешней разведки, создатель агентурной сети за рубежом, верный стране и партии человек. Возможно, он слишком еврей и склонен использовать именно своих соплеменников в своём деле, но враг? А Кольцов? Он ярый защитник страны Советов. Ярчайший публицист и замечательный редактор. Я зачитывался его очерками об Испании даже в моё время. Если он враг, то побольше бы таких врагов. И его обвинили в шпионаже? Под пытками он назвал более 70 имён, это делает его главой заговора?

Я выдохся и замолчал. Сталин сидел, сгорбившись и хмуро разглядывая носки мягких сапог. И молчал. Я продолжил.

– Я бы пересмотрел, остановил исполнение приговоров и пересмотрел все дела по 58-й статье. О необходимости такого шага, кстати, говорилось в приказе товарища Берии от 17 ноября 1938 года. Если единственная улика – это признание и самооговор обвиняемого – отпускать с извинениями и возвращать в строй. Это двинет вперёд науку и технику. Это вернёт хороших спецов в армию. Это вернёт людям веру во власть.

Сталин встал и прошёлся по кабинету. Я вскочил следом.

– Сиди, Георгий Валентинович, – сказал Сталин и продолжил расхаживать возле стола.

– Значит, вы считаете, что многие из арестованных действительно невиновны? – спросил он спустя некоторое время. – Значит, те, кто их посадил: враги, вредители. Они хотят обезглавить нашу армию и науку. Их надо арестовать, судить и сажать вместо тех, кого они посадили или уничтожили.