Блеск шелка - [162]

В последнее время она была с ним обходительна и вежлива, но епископ заметил пустоту в ее глазах.

Войдя в комнату, в которой находилась Феодосия, епископ ощутил, как его живот сжало от нехорошего предчувствия.

– Епископ Константин, как поживаете? – вежливо поинтересовалась она, выйдя, чтобы его поприветствовать.

В расшитой изумрудными нитями тунике, украшенной золотом далматике, с золотыми украшениями в волосах Феодосия выглядела великолепно. На фоне этих богатых красок цвет ее лица странным образом казался тусклым.

– Довольно хорошо, – ответил епископ, – учитывая, в какое тревожное время мы живем.

– Да, это правда, – согласилась Феодосия, отвернувшись в сторону, как будто пыталась рассмотреть опасность, таившуюся за красиво расписанными стенами этой комнаты.

– Могу ли я предложить вам легкие закуски? Как насчет миндаля или фиников?

Константин подумал, что это облегчит выполнение его задачи: со стороны Феодосии будет просто невежливо выпроводить гостя, пока тот ест.

– За последний месяц или даже два у меня не было времени, чтобы с тобой поговорить. Ты выглядишь обеспокоенной. Может, я могу чем-нибудь помочь?

– Уверяю, со мной все в порядке, – сказала женщина.

Перед визитом к ней епископ долго размышлял над тем, что должен проявить такт и деликатность, когда затронет тему покаяния.

– Последнее время ты не приходишь на исповедь, Феодосия. Ты хорошая, благочестивая женщина, всегда была такой, по крайней мере, насколько мне известно. Но все мы порой терпим неудачи, ошибаемся, утрачиваем доверие к Богу и Церкви. Ты знаешь, это – грех… один из тех, которые легко совершить. Нас всех одолевают сомнения, тревоги, страх перед неизвестностью.

– В чем я должна раскаяться? – спросила она, и Константин услышал в ее голосе горечь.

Анастасий был прав.

Епископ оглядел комнату.

– Где икона? – спросил он.

Феодосия поняла, что именно он имел в виду. Их объединяла лишь одна икона – та, которую Константин подарил ей в знак отпущения грехов и возвращения в лоно Церкви.

– В моих личных покоях, – ответила она.

– Укрепляется ли твоя вера, когда ты смотришь на ее лик и вспоминаешь о глубоком смирении и чистой преданности воле Божией? – спросил Константин. – Да будет мне по слову твоему, – процитировал он слова Марии в ответ на весть архангела Гавриила о том, что ей суждено стать матерью Христа.

Повисла гнетущая тишина.

– Признание и покаяние помогают искупить любой грех, – мягко сказал епископ. – Не забывай, что Христос искупил своей жизнью грехи человечества.

Феодосия посмотрела ему в лицо:

– Можете верить во что хотите, если вас это утешает. У меня больше нет веры. Возможно, когда-нибудь я вновь ее обрету, но сейчас вы ничего не можете для меня сделать.

Константина охватило раздражение. Она не имела права разговаривать с ним таким тоном, словно святость Церкви для нее пустой звук!

– Если бы ты приняла епитимию, – твердо сказал епископ, – например, рассталась бы с Леонидом на какое-то время и посвятила бы себя заботам о больных, тогда…

– Я не нуждаюсь ни в какой епитимии, епископ, – оборвала его Феодосия, – вы уже освободили меня от прегрешений, которые я совершила. Если моя вера не такая, какой ей следует быть, то хуже от этого только мне. А сейчас, пожалуйста, уходите, пока не вернулся Леонид. Не хочу, чтобы он подумал, будто я с вами откровенничала.

– Тебе так нужна любовь человека, что, для того чтобы сохранить хотя бы ее видимость, ты готова отказаться от любви к Богу? – спросил Константин с огромным сожалением.

– Я могу любить простого человека, епископ, – в исступлении сказала Феодосия, – я не могу любить мужчин, для которых превыше всего их убеждения и принципы, которых они придерживаются только тогда, когда им это выгодно. Все, что вы проповедуете, на самом деле представляет собой набор мифов, указаний, правил, которые вам удобны. Леонид – обычный мужчина, возможно, не идеальный и даже не слишком преданный, но реальный. Он разговаривает со мной, отвечает на мои вопросы, улыбается, когда видит меня, иногда даже нуждается во мне…

Константин решил смириться с неизбежным.

– Когда-нибудь ты изменишь свои взгляды, Феодосия, и обратишься к Церкви, и она готова будет тебя простить.

– Пожалуйста, уходите, – мягко попросила женщина. – Вы любите Господа не больше, чем я. На самом деле вы любите свою должность, облачение, власть. Вам нравится, что не нужно думать своей головой и сталкиваться со страхом одиночества. На самом деле вы ничего собой не представляете, впрочем, как и все мы.

Константин не отрываясь смотрел на Феодосию, содрогаясь от силы ее отчаяния. Он словно стоял в ледяной воде, которая сначала сковала ступни, потом, поднимаясь, – колени, бедра и то изувеченное место, где должны были находиться его гениталии. Может, он на самом деле любил лишь порядок, власть или ее иллюзию? Может, он и не испытывал искренней, глубокой, всепоглощающей любви к Господу?

Отказываясь думать об этом, Константин попытался изгнать эти мысли из головы. Он резко развернулся и вышел на улицу.

– Я предложил ей все это, – позже сказал он Анастасию, – однако Феодосия категорически отказывается нести епитимию. Тем не менее я должен был попытаться.