Блеск и коварство Медичи - [87]

— Да, ваше высокопреосвященство.

— Какая же ты осторожная. Уверяю, у меня и в мыслях не было причинить тебе вред. Напротив, я могу быть тебе очень полезен, если ты, конечно, позволишь.

— Ваши благословения всегда на пользу мне, ваше высокопреосвященство.

Он рассмеялся.

— То, что я предлагаю, — это не очередное благословение. Пойдем вот сюда — здесь удобнее вести приватную беседу, нежели в центре большой и возбужденной толпы, ты так не считаешь?

— Я жду возвращения великой герцогини. Она почувствовала себя дурно и ненадолго удалилась, однако просила меня подождать ее здесь.

— Я знаю. Будем высматривать ее вместе. Пойдем.

Больше отговорок Кьяре придумать не удалось. Кроме

того, он ведь не предлагал ей выйти из зала. Она отошла за ним в сторонку, и они немного отдалились от большей части гостей, оказавшись в некотором роде наедине — у окна с драпировкой. Снаружи сияли сотни освещенных окон: люди танцевали и обменивались подарками. На улицах города горели факелы, которые трепетали и чадили на холодном зимнем ветру, освещая дорогу буйным процессиям молодых людей.

— Итак, — произнес кардинал. Он был очень близко, поэтому мог понизить голос до шепота. Его дыхание отдавало сладким вином и пастилой, сделанной на розовой воде. — Давай поговорим насчет того, что ты присутствовала при рождении ребенка синьоры Бьянки Капелло.

Кьяра потупила глаза, делая вид, что осматривает свои юбки. На ней было платье из великолепного венецианского шелка. Это был самый дорогой наряд из всей ее одежды, что ей когда-либо давали при дворе. Передняя часть юбки и корсаж были вышиты серебром и мелким жемчугом, не совсем идеальной формы. На лбу красовалась серебряная лента, а в волосы были вплетены серебряные цепочки и нити с хрустальным бисером. Радость ожидания нового ребенка и праздник Богоявления сделали великую герцогиню щедрой по отношению к своим придворным дамам. Кьяра не хотела отвечать на щедрость предательством.

— Я была в комнате, ваше высокопреосвященство, — произнесла она, тщательно подбирая каждое слово. — Но я не видела самого рождения.

— Неужели? Как такое может быть?

Кьяра почувствовала, как волна жара поползла по горлу и прилила к щекам. Как может взрослая придворная женщина, восемнадцати лет от роду, одетая в фиолетовый шелк и серебристый жемчуг, краснеть, словно глупое дитя? Возможно потому, что она поступила, как глупое дитя. Она тихо произнесла:

— Я разозлилась из-за того, что великий герцог велел мне остаться и быть свидетелем, поэтому зажмурилась и ничего не видела.

Мгновение кардинал молча смотрел на нее, а затем расхохотался. Стоявшие вокруг люди стали оборачиваться и перешептываться, прикрывая рты ладонями. Кто эта девушка в фиолетовом шелковом платье и что она такого сказала брату великого герцога, что заставила его расхохотаться в такой неприличной для церковника манере? Кьяра почувствовала, что краснеет еще больше.

— Ладно, дитя мое, — наконец произнес кардинал, беря себя в руки. — Тогда что ты слышала? Ты ведь открыла глаза, прежде чем выйти из комнаты, чтобы не наткнуться на дверь?

— Я слышала, как вошла одна из придворных дам синьоры Бьянки. — Она прекрасно сознавала, что кардинал не поправит ее за то, что она не удостоила Бьянку Капелло соответствующим титулом. — Великий герцог был с ней — они разговаривали, слишком тихо, чтобы я могла разобрать слова. Я слышала звук мандолины, словно женщина настраивала ее, но они звучали приглушенно и… непохоже на музыку.

— Откуда ты знаешь, что это была мандолина?

— Позже, когда я открыла глаза, то увидела ее.

Кардинал кивнул. Казалось, он был доволен.

— Было много разговоров относительно той мандолины и особенно относительно размеров и формы того, что в ней могло быть. Около дюжины людей были за дверью и видели, как входила женщина. Прекрасно, продолжай.

— Синьора Бьянка вскрикнула. Почти в тот же миг раздался плач ребенка. Я услышала плеск и подумала, что это повивальная бабка моет дитя. Синьора Бьянка плакала. Другая женщина пыталась играть на мандолине, наверное, чтобы успокоить ее, но инструмент звучал как-то не так, словно был поврежден.

— А когда ты открыла глаза?

— Когда великий герцог заговорил со мной. Он стоял передо мной с ребенком на руках. Младенец был голым и мокрым, и на его коже были следы крови и кусочки чего-то белого, похожего на пасту или воск. Пуповина была перерезана и завязана красной ниткой. Это совершенно точно был мальчик.

— Итак, это был новорожденный младенец — сомнений быть не может. Остается только понять, каким образом Франческо смог обеспечить себе рождение здорового ребенка.

Кьяра думала о том же. Но промолчала.

— И после этого ты вышла из комнаты? Ты не видела, что стало с мандолиной или женщиной, которая на ней играла?

— Нет, ваше высокопреосвященство.

— Боюсь, обе женщины сейчас на дне Арно. До меня дошли слухи, что и музыкантша, и повивальная бабка без вести пропали.

Кьяра уставилась на него. Блеск и веселье в большом зале, казалось, померкли, подобно тому как яркие брызги фейерверка блекнут и оставляют на ночном небе лишь дымящиеся следы.

— Пропали? Обе?

— Вот именно. Возможно, тебе повезло, что ты не можешь точно сказать, что произошло в спальне синьоры Бьянки.