Блеск и коварство Медичи - [17]

Она быстро сняла с себя одежду, без малейшего намека на скромность. У нее была молочно-белая бледная кожа: он знал, что она часами втирает в себя ароматные масла и лосьоны, только чтобы ему угодить. Ее огненно-золотые волосы цвета окислившейся меди шелковистыми локонами ниспадали до бедер. Округлое, восхитительно мягкое тело этой женщины было как раз таким, как он любил.

Может, не стоит так уж сильно наказывать ее за вымышленный подгоревший хлеб и за то, что она перебивала его своими вопросами о мистической сестре принца?

Обнаженная, она помогла ему раздеться. Сначала сняла с него куртку и повесила на специальный крючок, а затем взяла у него из рук рубаху, которую он сам стянул через голову. После этого она встала перед ним на колени и расстегнула его бриджи. В эти мгновения он чувствовал себя мужчиной сильнее, чем когда-либо, даже когда сидел на троне великого герцога в палаццо Веккьо, приговаривая преступников и бунтовщиков, мужчин и женщин, к пыткам и смертной казни.

Опять этот Франческо лезет в его мысли. Сейчас он Франко.

Биа стянула его штаны вниз, и он переступил через них. Прижавшись лицом к его животу, она начала покрывать его страстными поцелуями. Затем она поднялась на ноги и встала перед ним лицом к лицу. Они были примерно одного роста — она бледная и округлая, он смуглый и загоревший после охоты. Но вся власть была исключительно на его стороне.

— Могу я лечь в постель, Франко? — шепотом спросила она.

— Сперва преклони колени на молитвенной скамье. Ты еще не до конца искупила свою вину.

Молитвенная скамья принадлежала еще его матери. Она была украшена до боли знакомой резьбой, изображавшей самку павлина с птенцами, символично намекая на величие его отца и плодовитость его матери. Деревянная подставка была истерта коленями набожной Элеоноры Толедской, а также коленями ее отпрысков, но чаще всего ее старшего сына Франческо. Детей заставляли преклонять колени для порки, когда их поведение не соответствовало желаемым стандартам. Биа беспрекословно подошла к скамье, опустилась на колени и, закинув волосы вперед, положила лоб на наклонную полочку как раз туда, куда каждый день опускала в молитве руки его мать на протяжении всей своей жизни во Флоренции.

Она вся дрожала. При мерцающем свете свечей он видел, как блестят капельки пота на ее гладкой бледной коже. Она так судорожно вцепилась за края полочки, что костяшки ее пальцев даже побелели от предчувствия боли.

Тем временем он открыл крышку ящика, всегда стоявшего возле молитвенной скамьи, и выбрал двойную кожаную плетку. Однако он ударил не сразу, а выждал время, вдыхая запах ее страха и возбуждения от ее полной беззащитности. Затем он увидел, как она немного расслабилась, наверное, решив, что он передумал, и лишь после этого занес руку и с силой вытянул плеткой по ее спине.

От боли у нее перехватило дыхание. Она вздрогнула и еще сильнее вжалась в деревянную подставку для рук. От ее левого плеча до правого бедра по всей спине протянулась алая полоса. Все ее тело охватила неконтролируемая дрожь. Не теряя хладнокровия, он нанес второй удар. Она вскрикнула, зная, что ему нравится слышать, как она кричит от боли. В этот вечер он нанес ей всего шесть ударов — достаточно для того, чтобы заставить ее издать истошный вопль, окончательно искупивший ее вину. Четыре полосы слева направо и две пересекающие их в обратном направлении — ярко-розовые и слегка припухшие, — они представляли собой прекрасное зрелище. Она ничком лежала на скамье, беспомощно содрогаясь от рыданий и охвативших ее чувств.

Он убрал плетку в ящик и закрыл крышку.

— Пожалуй, первым лягу я, — как ни в нем не бывало сказал он. — А после меня ложись и ты, чтобы доставить мне удовольствие.

— Хорошо, Франко, — ответила она. Ее голос слегка осип от слез и, как он знал наверняка, от удовольствия от боли, которому он ее научил. Он лег на кровать, широко раскинув руки и ноги. Сделав несколько глубоких вздохов, он почувствовал себя необычайно сильным и крепким. В такие минуты он был готов поклясться всеми золотыми и медными копями царя Соломона, что жизнь — чертовски хорошая штука.

Биа поднялась с молитвенной скамьи и закинула свои густые кудри назад, прикрыв израненную кожу на спине. На одно мгновение она остановилась посреди комнаты, позволив ему насладиться видом ее обнаженного тела, которое было подвластно любым его желаниям, словно марионетка на невидимых нитях. Затем она повернулась к нему лицом и подошла к кровати. Не произнося ни слова, она склонилась над ним, рассыпав локоны по его лицу и как бы невзначай коснувшись своими тяжелыми грудями его груди. Прекрасно зная, что ему нравится в постели, она оседлала его сверху. Он сделал легкое движение бедрами вверх, наслаждаясь тем, как она вздрогнула и тихонько застонала от удовольствия.

— А теперь, моя дорогая Биа, поработай как следует. Покажи мне, как ты сожалеешь о своей нерадивости и благодарна своему Франко за то, что он наставляет тебя на путь истинный.

Ее бедра сладострастно изогнулись, позволяя ему еще глубже войти в ее шелковистое мягкое нутро, которое становилось все горячее и влажнее, по мере того как она ускоряла свои движения. Проводя руками по ее разгоряченному телу, он касался ее груди, боков и наконец дошел до спины. Когда он дотронулся до набухших следов от ударов плетки, лицо ее исказилось от боли, а из горла вырвался мучительный стон.