Бледный гость - [2]

Вначале я подумал, что кому-то просто до смерти надоела пьеса. Скажем, одному из зрителей опостылел заезженный библейский сюжет о братоубийстве, и он с удовольствием бы станцевал сейчас жигу или отмочил какую-нибудь непристойность. За лондонской публикой подобное, конечно, водилось, но на то он и Лондон, а мы находились в провинции.

Тем временем толпа зашевелилась: кто-то протиснулся прямо к временно возведенным подмосткам, залез на сцену и повернулся лицом к публике. Господь Бог и Каин в каких позах были, в таких и остались: один протягивал большой палец ко лбу другого, чтобы отметить его печатью проклятия.

Я ждал, что же будет дальше, и поражался неискушенности этой маленькой актерской труппы. Как они могли прекратить представление из-за какого-то нахала, влезшего на сцену? Что ж они не объяснили доходчиво этому типу, куда он лезет? Мы, актеры труппы лорд-камергера, порой сталкиваемся с такими типами, которые уверены, что публика нашего «Глобуса» предпочитает видеть на сцене их, а не актеров. Однако желающие занять наше место на подмостках живо выпроваживаются кулаком, пинком или крепким словом.

Здесь же, на рыночной площади, эти провинциальные актеры просто остолбенели. Как и толпа, они ждали, что незваный гость будет делать дальше. Даже актер, игравший убитого Авеля, перекатился со своего места на край помоста, чтобы видеть происходящее. Джек Уилсон пихнул меня локтем в бок, давая понять, что намечается отменное представление. Субъект, стоявший посреди сцены, слегка шатаясь, извлек бутылку откуда-то из складок одежды.

Я почувствовал укол разочарования. Человек, играющий пьяного, может быть весьма забавным на сцене, но настоящий пьяный совсем другое дело: чем крепче он верит в то, что разглагольствует о чем-то важном, тем более он утомителен.

Поглядев на Бога, новоприбывший произнес:

– Это нещессно! Ты прзнаешь Авеля и его горелые жертвопрношения, а Каина и его плоды ты не прзнаешь, – сказал человек, грозясь Создателю бутылкой, зажатой в кулаке.

Белобородый Бог отступил на пару шагов. Авель вновь поднялся на ноги; лицо его было измазано овечьей кровью для придания пущей убедительности первому убийству. Все три актера – Бог, Каин и Авель – выглядели оскорбленными. Возможно, я был не прав в своих предположениях относительно их неискушенности. Скорее всего, привыкшие к тому, что им внимают в почтительной тишине, они просто не были готовы к какому-либо вмешательству в ход постановки.

– Плоды! – продекламировал пьяный, весьма невнятно да к тому же брызжа слюной на тех, кому «посчастливилось» стоять слишком близко к сцене. – Плоды он добывал щессно, в поте лица своего… Каин прсстой земледелесс. Пощему Господь не увжает крессьян? Пощему он не увжает Каина? – горестно вопрошал наш пьяница.

– Каин был убийцей, – прошипели слева от меня.

Слушатели разделились на согласных и несогласных. Теперь это была просто толпа крестьян, собравшихся на рыночной площади. Человеку со стороны они могли показаться скопищем неотесанных олухов и грубиянов. Но, на мой взгляд, они охотно поощряли этого пьяницу в надежде на занятное зрелище. За одно это по крайней мере достойные уважения, они невероятно напоминали нашу лондонскую публику.

– Ввот што он делает. Когда нам нужн дощь, он пслает засуху. А когда мы ждем солнца… Шшто он пслает?

Он замолчал, будто ждал ответа. Когда же его не последовало, он отчеканил, разбрызгивая слюну по ближайшим рядам:

– Дощь-гррад-бурю!

К этому времени на площади стало совершенно темно. Я ошибся насчет того, что актеры не припасли с собой ничего для освещения, поскольку неожиданно несколько факелов вспыхнуло по краям сцены. Мне не известно, кто их зажег и хотел ли он тем самым осветить происходящее. Дымящиеся факелы испускали зловещий, колеблющийся свет над Каином, Авелем и Богом, которые сбились в тревожную кучку.

Он не договорил, потому что Каин ударил его сзади. Тем самым оружием, которым он убил своего брата в пьесе (хотя и не на самом деле). И даже если это была не настоящая дубина, а бутафорская безделица для сцены, все равно она весила достаточно, чтобы сбить с ног крестьянина. Тот выронил бутылку, качнулся вперед и чуть не свалился с помоста.

В темноте возникло движение.

– Оставь Тома в покое! – закричал кто-то.

– Он дело говорит!

– Ты получишь за Тома!

Впрочем, помощь пока не требовалась: выпрямившись, Том отшагнул вправо и огляделся, пошатываясь, вокруг, будто не понимал, где находится и как сюда попал. К прискорбию, вмешался Господь Бог. Вероятно, не перенеся унижения, нанесенного словами крестьянина, он выступил вперед и прижал большой палец ко лбу несчастного Тома, дабы отметить его печатью падшего, погрязшего в грехе человека. Со своей стороны Том был крайне несогласен с подобным обращением: он замахнулся на Всевышнего кулаком, и едва братья Пэрэдайз навалились на протестующего фермера, на сцене образовался настоящий кавардак. То и дело раздавались звуки глухих ударов, вскрики и проклятия.

Толпа ждала этого момента, когда с благочестием драмы было наконец покончено, момента, сулившего радости потасовки. Несколько зевак взобрались на ходившую ходуном сцену и ввязались в драку. Все происходило в кромешной темноте, не считая неровного света факелов. Очень скоро в качестве оружия в ход пошел сценический реквизит: охапка веток, изображавших кусты, где было спрятано тело Авеля, и камень из парусины, за которым Господь ожидал своего выхода. Некоторые из тех, кто еще не присоединился к всеобщему действу, определенно подумывали об этом, в то время как остальные пытались оттащить их назад, и вокруг уже развязывались драки поменьше.