Благую весть принёс я вам - [12]

Головня вздрогнул, поднял веки. Разглядел в полумраке белобрысого лопотуна Лучину. Тот сидел рядом с ним, подогнув под себя ноги, и всматривался жадным взором в лицо загонщика.

- Меняемся, а?

Головню взяла досада. Неужто Сполох уже успел растрепать? Грёбаный болтун. По башке бы ему... Хотя нет, едва ли. Сполох - товарищ верный, не разболтает. Понятно же: наобум явился Лучина - услыхал россказни про мёртвое место и припёрся. Знай он, что у Головни есть "льдинка", мигом бы разнёс по общине. "Льдинка" - вещь завидная, редкая, иной её за всю жизнь не встретит.

- Нет у меня ничего, проваливай.

Лучина огорчился.

- Так уж и ничего? Ну хотя б крохотной вещицы, а? Ты же был в мёртвом месте... А я для тебя что хочешь сделаю. Вот хочешь, новые ходуны сварганю? У тебя, я гляжу, совсем старые, прохудились.

- Иди отсюда, пока в зуб не получил.

Выгнав назойливого просителя, Головня на всякий случай сунул руку в мешочек из горностаевого меха, подшитого изнутри к меховику (подарок Искры), проверил, на месте ли находка. Пальцы ощутили знакомую шершавость окаменевшей земли, скользнули по гладкой поверхности. На месте. Надо будут спрятать её куда-нибудь, пока родичи не наткнулись. Найдут - плохо ему будет. Отец Огневик живьем сожрёт. Старику только дай волю - выкинет из общины все реликвии до последней. Не успокоится, пока не избавит родичей от "скверны".

С этой мыслью Головня и задремал.

Он хорошо помнил слова признания, высказанные когда-то дочке рыбака Сияна: "Прилепись ко мне, не пожалеешь". Искра засмеялась, удивлённая и польщённая, отвечала с улыбкой: "Как же прилепиться, когда грех это? Кто с родичем сойдётся, тот отвержен навек. Сам знаешь". Головня заскрипел зубами. "А Светлик? Его жена была из нашего рода! А Хворост? Он взял в жёны двоюродную сестру! А Горяч?". Искра опустила взор, затрепетала длинными ресницами. "Ишь ты, прыткий какой. Думаешь, подошёл и сразу взял? Ты поборись сначала. Охочих-то много". "Уж я расстараюсь, - возликовал Головня. - Со мной не пропадёшь". И она ответила ему лукавой улыбкой. Эту улыбку Головня потом носил в себе, как незримый оберег.

Вечером, отоспавшись после загона, он пошёл к ней. Жила она вместе с отцом и мачехой в срубе у старой рассохшейся сосны, и жила несчастливо. У мачехи было двое собственных детей, совсем маленьких, в которых она души не чаяла, а отец о дочери вспоминал лишь когда надо было заштопать меховик, принести воды или подоить коров. Ласкового слова от него Искра не слышала - батя будто мстил ей за мать, так и не сподобившуюся на сына. Мечтал сбыть дочь поскорее, выдать её за кого-нибудь из Ильиных или Павлуцких, как уже выдал двух старших сестёр, и выбросить из памяти. По слухам, не раз уже он заговаривал с Отцом Огневиком насчёт сватовства. Старик, вроде, обещал похлопотать. Дело было за малым: найти жениха, который согласился бы дать за Искру хороший выход. Головне нужно было торопиться.

По правде говоря, он не представлял, как сумеет добиться своего. Всё было против него: и обычай, и судьба, и время. Родители умерли, когда ему не исполнилось и двух пятков зим, а без родителей кто похлопочет за сына? Кто наберёт выход, чтобы дать отцу невесты? Кто сосватает отпрыска? Другим сиротам пособляла община, собирала вскладчину подарки, отправляла сватов, уговаривалась о дне торжества. Отцы съезжались, говорили красивые речи, загонщики устраивали лошадиные бега, девки плясали до упаду. Но то - другим, не ему. Ежели придёт он к Отцу и скажет: "Отче, хочу жениться на Искре, дочке Сияна-рыбака. Дай своё благословение", тот посмотрит на него как на безумца и ответит: "Да ты не рехнулся ли, малый? Забыл, что брачеваться со своими - мерзость для Огня? Иди себе подобру-поздорову". Как тут извернуться? Как пойти наперекор обычаю? Вопрос!

Днём и ночью Головня думал об этом. И не находил ответа. И так, и сяк - всюду клин. Оставалось плыть по течению в надежде, что поток куда-нибудь вынесет.

Погода стояла безветренная. Столбы чёрного дыма, поднимавшиеся над скошенными трубами изб, упирались в набрякшее свинцовое небо. Речная низина отливала серебром, заросли тальника казались присохшей медной накипью на бронзовом блюде. Вершины дальних холмов походили на остроконечные головы великанов, лес стоял безмолвен и недвижим.

Вечера Искра обычно проводила не у родителей, а в женском жилище - там она могла хоть немного отдохнуть от понуканий отца и ворчания мачехи. Женское жилище - поставленные крест-накрест жерди и лесины, прикрытые полосами берёзовой коры - рядом с прочими строениями выглядело как игриво разодетая девка рядом с насупленными парнями. Стояло оно над косогором, сразу за крайней избой, в которой обитал Жар-Косторез с семьёй. Головня шёл к жилищу, петляя меж свежих коровьих лепёх, раскиданных на всём пространстве становища.

Со стороны реки поднимались бабы с коромыслами, где-то плакал младенец, мычал скот в холодных, насквозь пропахших мочой, хлевах. Из дома вышел Лучина, понёс бадью с рыбьими очистками на корм Большому-И-Старому. Возле жилища Отца Огневика пыхтела чёрным дымом дерновая чадница, в которой томились ровдуги. Рядом с чадницей две собаки с рычанием рвали старый, задубевший на морозе меховик. Чуть поодаль, в загоне, Сполох вытряхивал на грязный снег сено из мешка. Лошади сгрудились вокруг него, тянули длинные морды.