Благовещенье - [4]
Шрифт
Интервал
Будет убито все, что не в пору.
А мне бы за крылья поймать сороку.
И на высокую встать гору,
Чтоб попытаться достать до рая
Или хотя бы до облака белого.
Стебли зеленые иван-чая
Наспех сделать меткими стрелами...
Но…. Тихо в углах НЕ МОИХ комнат,
Только рассветных лучей пенье.
Время идет и никто не помнит —
День моего НЕРОЖДЕНЬЯ!
Дурочка Божия
Презрев
Все то, что предписано, то, что положено,
Вне любых социальных групп
Живет безвестная дурочка Божия,
Не знавшая вкуса мужских губ.
Богатств не имея — на жизнь не сетует,
Светла и радостна всякий час.
Проснется, оденется в платье серое,
Платок повяжет до самых глаз.
Всегда поможет, о горе ведая,
Её устам непривычна ложь.
Ей в спину сочувственно шепчут: «Бедная!...
Не дал Бог разума, что возьмешь?»
Повсюду сплетни, упреки, шуточки,
Кивает, глупая, всем подряд —
Легко живется Господней дурочке,
Она как будто царствует над
Табачным дымом и сытой улицей,
Над скорлупою бетонных стен.
Ребенок Вечности — сладко щурится,
Наивно властвуя надо всем.
При личной встрече, слегка юродствуя,
И ловко спрятав седую грусть,
Она ночами читает Бродского
И знает Тютчева наизусть.
Разбудят клавиши — пальцы плавные
И Григ проснется в движенье нот,
Но только это — совсем не главное.
А что в ней Главное — кто поймет?
Сложить в костер все, что раньше прожито,
И благодатного ждать огня.
Молчит и кается, дурочка Божия.
Прости мне, Господи, что не я.
Верим
Верим в то, чего нет.
Верим в тех, кто не с нами,
Ставим в храме свечу — просто так,
От тоски.
А пророков опять
Побивают камнями.
Я сижу и молчу, выплавляя стихи.
Наши руки в мозолях
От сотен распятых.
Наши души в угаре от сажи и тьмы.
Мы святых приравняли давно к психопатам.
Так во что же мы верим? И верим ли мы?
Плачу...
Плачу, спотыкаюсь, на части рвусь.
Я кричу, а город — такой спокойный!
И звучит мне в спину трамвайный блюз,
А хотелось, чтобы звон колокольный.
В проводах и лампах играет ток,
Разноцветных вывесок рваный пояс.
И Пикассо в небе рисует смог,
И забыты крылья Рублевских Троиц.
Здравствуй. До свиданья. И будь здоров.
Где была икона, теперь парсуна.
Над толпой смеется безумный Орфф
И поет привычное: «O, Fortuna!»
Прячу от прохожих усталый взгляд.
Рассыпает листья парад осенний.
И рифмуют люди жаргон и мат,
И страдает где-то немой Есенин.
Горизонт задавлен десятком спин,
Только где-то сверху полоски молний.
Запеленут город в афиши «Queen»,
А хотелось, чтобы в звон колокольный...
Бегство в Египет
Мы привыкли, что их горе — блеф,
А они — часть общего ландшафта.
Этакий занятный барельеф,
Люди-камни, вечные как завтра.
Каждый день, у каждого угла
От картин таких куда нам деться?
Девочка — чумаза и смугла —
Кутает уснувшего младенца.
И сама безумно хочет спать,
Что-то ожидая на вокзале.
Юная растерянная мать
С детскими огромными глазами.
Рядом с нею — сгорбленный старик,
Щурясь от назойливого снега,
Думает, что в эту ночь они,
Как и прежде, не найдут ночлега.
Без вины уже осуждены,
От рыданий — горячо и душно.
Беженцы, спасаясь от войны,
Разбивают лбы о равнодушье.
А у касс — торопят и кричат,
Отходя, подшучивают пошло,
Всюду ссоры, перебранки, мат,
Стон стекла под твердою подошвой.
Плач ребенка, торбы и мешки.
Мимо люди — черствые и злые.
И старик, берясь за узелки,
Говорит: «Пора идти, Мария...»
Ангел молчанья
Ангел молчанья, приди, а когда — знаешь сам.
Перышком белым скользни по раскрытым губам.
Если ропщу, если лгу, не считая слова.
Рот мой закрой пеленой своего рукава.
Фразы — как звезды сгорев, опадают в траву.
Ангел молчанья не жди, когда я позову.
Если, как в черную воду ступаю в беду,
Если в слезах и истериках, словно в чаду.
Если в отчаянье, крик превращается в вой
Ангел молчанья меня уврачуй тишиной.
Если любимому самому не объяснить,
Не рассказать, как я сильно умею любить.
Ты поспеши от далеких небесных костров,
Чтобы молчание стало весомее слов.
Но будет миг и задуют меня как свечу,
В сердце свое загляну я тогда и смолчу.
Тем же кому я была хоть чуть-чуть дорога
Губы закроет прозрачная чья-то рука.
Я подожду и увижу в полночном окне
Всех дорогих мне людей, что молчат обо мне.