Благословенное дитя - [16]

— Привет, сынок. Это мама, — сказала она. — Я поехала в объезд, через Сунне, так что ночевать буду в Сунне, а не в Эребру. Недалеко отсюда жил Исак, когда был примерно твоего возраста. Приеду в гостиницу — позвоню.

Она нажала на кнопку. Лучше бы отправила эсэмэску. Магнус терпеть не может такие вот голосовые сообщения. Он говорил, что за их прослушивание снимаются дополнительные деньги, а какой смысл платить, просто чтобы услышать ее голос. Он не со зла так говорил и не хотел ее обидеть. Просто он мыслил, как практик. Эрика написала текстовое сообщение: Привет, Магнус. Оставила сообщение на автоответчике, можешь его не слушать. Переночую в Сунне, а не в Эребру, как планировала. Увидимся. Целую, мама.

Эрика изучающе посмотрела на свое лицо в зеркале. Оно показалось ей на удивление милым и даже довольно красивым. Зеркало — не лицо.

— Нет, та, в машине, не старуха, — сказала Эрика, глядя в зеркало, — ты! Вот кто старуха! Я сама! Эрика! Не та, что на пассажирском сиденье, а та, что за рулем, и та, что сейчас здесь, на этой чертовой заправке, в вонючем туалете!

Завтра она позвонит Исаку и скажет, что не приедет. Она не будет звонить ему сейчас, с мобильника, он забеспокоится, а когда он волнуется, она тоже нервничает. Нет, завтра утром, она спокойно сядет на кровать и позвонит ему из гостиницы. Скажет, что не приедет, потому что на работе что-нибудь случилось и ей пришлось остаться. Она причесалась и накрасила губы ярко-красной помадой. Снова посмотрелась в зеркало. Ее словно избили, поэтому на лице вместо рта кровавая рана. Ладонью Эрика стерла помаду.

Внезапно ее осенило: должно быть, женщина в машине беременна! Она вспомнила, как та выглядит. Пальто, сапоги. Пояс, завязанный на пояснице. Она беременна, но говорить об этом не хочет. И думать тоже. Может, она хочет избавиться от этого ребенка? Возможно, вот-вот потеряет его? А вдруг у нее уже течет кровь?

Когда Эрика была беременна Магнусом, ей казалось, что у нее случится выкидыш. Она думала, что заболеет и у нее не хватит сил выносить плод. Что умрет либо она сама, либо ребенок. А вот когда рожала Анэ, все было хорошо. Из нее вышла маленькая девочка, которая вздохнула и потянулась к груди.

И Эрика, и Анэ чувствовали себя отлично.

— Господь благословил вас, — сказал по телефону Исак. Он говорил совсем как его отец-священник, а вовсе не как врач.

Однако со второй беременностью все было по-другому. Анэ она носила легко, во всяком случае, ту беременность она вспоминает как легкую. И саму беременность, и роды, и кормление. Эрика совсем не ожидала, что во второй раз будет так тяжело. Беспросветная тьма. Ее преследовала тошнота, которая не отпускала, примешиваясь ко всей пище и питью, к ее одежде. Куда бы она ни приходила, до чего бы ни дотрагивалась, — все пропитывалось запахом тошноты. Тошнота в ноздрях, под ногтями, в только что вымытых волосах. В солнечном сплетении. Даже сейчас, спустя много лет, она иногда чувствовала такую же тошноту. Ей было достаточно вдохнуть аромат сирени, как волна тошноты тотчас накрывала ее. Сирень расцвела, когда Эрика была на двенадцатой неделе. И еще страх — страх потерять этого ребенка, который и ребенком-то еще не стал. Она уже дала ему имя. Не то чтобы настоящее имя — потом, когда он родится, имя его изменится, и в бумагах, свидетельствах, протоколах и списках запишут его новое, человеческое имя. А пока Эрика дала ему что-то вроде тайного прозвища. Произносить вслух его нельзя — иначе случится несчастье. Это все равно что покупать одежду и игрушки, когда ребенок еще не родился.

На восемнадцатой неделе Эрика узнала, что у нее будет мальчик. Ее обследовал врач-мужчина, который тоже учился на медицинском факультете, но был на два года старше. Он сказал, что ребенок лежит так, что увидеть, мальчик это или девочка, невозможно. Схватив датчик, Эрика прижала его к себе, и по изображению на экране сразу стало ясно, что это мальчик.

Мальчик-то мальчик, только вот выживет ли он? Она осмотрела голову, шейку, проверила длину ног. Все в порядке, но, выходя из кабинета, Эрика думала, что надругалась над собственным ребенком. Ребенок не желал, чтобы его беспокоили, не хотел, чтобы его обследовали. Эрика почувствовала это до того, как на экране появились линии, точки, волны и сердце, которое билось, билось и билось.

На тридцать второй неделе она подумала: все, на этот раз мне не выжить. День за днем она помогала другим женщинам со сложными беременностями и родами, успокаивала их, уверяя, что роды — самое обычное дело, но сама она боялась, что не выживет. Боялась, что умрет от кровотечения, что задохнется от схваток. Маленькая бомба замедленного действия, он лежал в ней, дожидаясь того часа, когда сможет разорвать на куски и Эрику, и себя самого.

Жила-была женщина, она была беременна и думала о смерти. Она думала о ночи, слезах и смерти. Может, потому, что ребенок в ней был воплощением жизни. Ребенок был вечностью, которой предстояло превратиться во время. Эрика спросила его: ты справишься? Ты поймешь, что именно должен делать, когда пуповину обрежут? Ты поймешь, что тебе надо дышать, сосать грудь, кричать, когда захочешь позвать меня? Или ты отвернешься и замкнешься в себе? Не захочешь, не сможешь и не пожелаешь?