Благословенная тьма - [15]

Он зашагал по дороге, держа курс на березовую рощу. На ходу приложил ладонь козырьком ко лбу, прищурился на солнце, уже давно покинувшее зенит. Жена, конечно, права, для охоты поздновато. Ляпа нехотя признался себе, что охота – не единственная цель, ради которой он снялся с печи и потащился в лес.

Жена права и в том, что Ликтор – фигура малопонятная и непредсказуемая. В самом деле – никто не знает, в каком виде или состоянии он застанет Полинку, если найдет. И какие шаги предпримет, если та вдруг чем-то ему не понравится или, не приведи Господь, покажется опасной для здоровья и жизни.

Покажется или окажется.

Ляпа допускал всякое. Для него что пришельцы, что черти – все были мазаны одним мирром. И в Ликторе он вовсе не был уверен: когда беседовал с Ликтором – верил Ликтору, когда с женой – верил жене. Переубедить его было проще простого. Поэтому за гневными и порывистыми действиями Ляпы скрывалась растерянность. Все перепуталось в его голове – и Ликтор, и кабанчик, и Полинка, и нечистая сила.

Он отогнал от себя неприятные мысли об отдельных личностях и принялся размышлять над вещами абстрактными.

Почему нечисть вольготнее чувствует себя по ночам? Он снова тревожно взглянул на солнце, чересчур поспешно – как ему показалось – катившееся к закату. Луна, решил поначалу Ляпа. Все дело в Луне. Но потом он сообразил, что Луна никуда не исчезает и днем, ее просто не видно. Из этого следует, что нечисти мешает Солнце. Так-то оно вроде бы так, но в здешних лесах круглые сутки стоит такая темень, что не пробиться никакому светилу. Разница между днем и ночью не так уж значительна…

Ляпа вошел в березняк и стал углубляться в лес. Роща его не интересовала, он стремился попасть в самую чащу. На Луну тоже грех наговаривать, сейчас она… в первой четверти, что ли? В этих вещах он плохо разбирался. Во всяком случае, ее почти что и нет. Тогда остается…

Справа что-то завыло и как будто залязгало железом. Ляпа не потрудился повернуть голову, к таким вещам он давно привык. Бог его знает, что там. Лучше не соваться – вот это он знал наверняка.

Но сунуться на сей раз пришлось – правда, не на лязг и не на вой, а на другое – только несколько позднее, когда он уже миновал не только рощу, но и обширный луг, за которым сразу начиналась почти непроходимая чащоба, где чего только ни росло.

Продираясь сквозь бурелом и держа стволы наготове, Ляпа замедлил ход, привлеченный неким движением, – и снова по правую руку. Он даже не то чтобы увидел это движение-дрожание-шевеление, а каким-то малопонятным образом получил представление о нем и уверился, что оно есть на самом деле.

Таинственного лязга он не испугался, а перед этим ощущением не пойми чего – спасовал.

Ляпа остановился, медленно повернулся, вскинул ружье. Там, справа, запросто мог оказаться и зверь, возможно, съедобный. О том, кто там мог оказаться еще, думать вдруг расхотелось. Между деревьями виднелся просвет, и в нем что-то передвигалось. Сердце у Ляпы ушло в пятки, когда он осознал, что час уже поздний и солнце почти село. Просвет между тем оставался ярким, словно освещенным искусственно; не до конца отдавая себе отчет в своих поступках, Ляпа побрел на это свечение, поминутно спотыкаясь и оступаясь.

В скором времени он добрел до поляны. Выходить на нее не стал – замер, укрывшись за деревом и облизывая внезапно пересохшие губы.

Его взору явился хоровод, образованный девицами, которых он до того нигде не встречал – ни в Зуевке, ни по соседству. Все были одного роста, одетые в простые холщовые рубахи до пят. Волосы распущены, глаза заведены к небу; все держатся за руки и идут ровным шагом – и это хождение происходит в абсолютной тишине.

Ляпа вдруг понял, что девушкам этим не хватает венков.

И песен, конечно, – в противном случае картина была бы лубочной, сейчас же она представлялась жуткой.

Он попытался определить источник света и не смог. Тьма вокруг сгущалась, но поляна оставалась ясной – как днем.

Откуда они взялись, дьявол их забери?

Ляпа протер глаза и чуть не упал: какие там девушки, это никакие не девушки! Перед ним хороводом шли тени без лиц, и рубахи казались намного вещественнее тел. Он тряхнул головой и теперь не удержался от слабого, сдавленного стона. Тени превратились в карликов, которые все так же, не расцепляя рук, гуляли по кругу гусиным шагом.

В следующую минуту карлики обернулись вообще черт знает чем – рогатыми загогулинами, смахивающими на иероглифы, которых Ляпа, естественно, в жизни не видел и даже не знал, что они бывают.

Тишина сохранялась, он слышал лишь собственное хриплое дыхание. Кабанчик был забыт, и даже Ликтор с Полинкой – все улетучилось из его разумения. Ноги сделались ватными, ружье вывалилось из рук и мягко шлепнулось в мох.

Иероглифы слились; по лужайке струилось неровное, слегка подрагивающее кольцо тумана. Трава под ним пригибалась, приминалась и больше не восставала; нарождался круг, как две капли воды похожий на таинственные круги-проплешины, встречающиеся время от времени в кукурузных полях. Кукурузы в Зуевке не знали, но круги находили и в окрестных полях и лугах. И Ляпа был первым, кому привелось увидеть рождение такого круга.