— Хватит. Стало быть, мальчика? — спросил дон Маркино.
Нунциата задумалась, потом, поколебавшись, сказала:
— Если уж вы никак не хотите обоих…
— Нет! Обоих нет; или мальчика, или козу, я же сказал!
— Ну, коли так… благословите козу, она, по крайней мере, снова станет давать молоко для моего Джиджи[2].
Снаружи, во мраке ночи, бушевал ветер; Нунциата прежде всего посмотрела на скамью, где, скорчившись от холода, спал мальчик.
— Джильдино… — позвала она.
Ребенок не ответил, И тогда она ощутила внезапный ужас перед разбушевавшейся стихией. Вокруг неистово свистел ветер. По небу с бешеной быстротой вереницей мчались рваные облака и, казалось, увлекали за собой луну; деревья корчились и скрипели, как будто томясь упорным желанием вырвать свои корни из земли и бежать туда, туда, к месту бурного свидания, куда по воле ветра мчались облака. Нунциата освободила привязанную к дереву козу и еще долго ждала у дверей церкви, потому что дон Маркино не торопясь допивал вино, а затем облачался в рясу, разыскивал молитвенник, кропило и наливал масло в лампаду.
Козу нельзя было ввести в церковь. И благословение должно было совершиться у входа. Дон Маркино изнутри приоткрыл одну створку двери и пристроил светильник так, чтобы защитить его от ветра. Крестьянка, обняв козу за шею, опустилась на колени в полосе колеблющегося света.
— Приходится приноравливаться, — ворчал священник.
— Умоляю вас, дон Маркино, уж вы ее благословите получше, бога ради.
— Святое небо, как могу я благословить плохо? Я это совершу согласно тому, как написано в книге.
И, водрузив очки на кончик носа, он стал бубнить слова молитвы. Время от времени коза блеяла и поворачивала голову в ту сторону, где лежал мальчик. Внезапно дон Маркино остановился:
— Слышишь, Нунциата? A malis oculis, a malis oculis, что и означает как раз «от дурного глаза».
Крестьянка, которая, стоя на коленях, с жаром повторяла за священником слова молитвы, при этом еще ниже наклонила голову, в знак того, что поняла.
— Да, да, a malis oculis, a malis oculis…
Окончив благословение, дон Маркино поторопился закрыть двери церкви, сославшись на то, что ветер задувает светильник; женщина продолжала стоять на коленях. Но не успел он пройти по внутреннему коридору, соединявшему церковь с домом, как с паперти до него донесся пронзительный вопль, походивший на крик раненого животного. Навстречу ему уже бежали перепуганная сестра и служанка.
— Что там еще случилось? — завопил дон Маркино. — Клянусь, я больше не позволю себя беспокоить, даже если земля разверзнется!
Но ему все же пришлось побеспокоиться, потому что все жители Стравиньяно прибежали в ту ночь на крики несчастной, которая обнаружила, что ее ребенок умер. И на сей раз дону Маркино пришлось одолжить свою ослицу тому крестьянину, который из человеколюбия согласился отвезти в Сорифу мертвого мальчика. Переминаясь на своих кривых ногах и ежась от ветра, священник обращался к возбужденной толпе:
— Подумать только, она хотела благословить козу, а не мальчика!
Но так как все с негодованием отворачивались от него, он втягивал голову в плечи и выставлял вперед растопыренные руки, при этом углы его рта опускались и он бормотал:
— Не могу понять, что это за люди!
