Благородный защитник - [39]

— Да, — заставила она себя вымолвить наконец. — Без папы, конечно, не обойдется, тем более что он сочтет себя оскорбленным и обманутым Родериком. Он-то думал, что очень удачно выдал меня замуж с таким маленьким приданым. Выкуп за невесту тоже оказался весьма соблазнительным. Папа, конечно, будет переживать, что не разглядел в женихе негодяя.

Пейтон зашевелился и вдруг оказался на ней, принялся легонько пристраиваться меж ее ног. Он подумал, что девушка, лежащая сейчас под ним, подходит ему идеально. Он вовсе не скучал по изощренным проявлениям буйных страстей, к которым успел привыкнуть, а просто наслаждался тем, что ее гибкое, мягкое тело обвивает его.

Нет, близость с ней вовсе не положила конец его одержимости. Но неприметным образом изменила природу этой одержимости. Теперь, вместо того чтобы предаваться мечтам о том, как он будет любить ее, он думал о том, как это прекрасно — любить ее и когда наконец можно будет снова этим заняться. Держа в ладонях ее маленькие упругие груди и касаясь языком нежной шелковистой кожи, он полагал, что будет последним дураком, если упустит эту девушку.

— Итак, мне следует приготовиться к тому, что твоя родня нанесет мне визит. — И мысленно выругал себя за глупость, когда почувствовал, как она сразу напряглась.

Сама мысль о том, что ее родня узнает про нее и Пейтона, оставила в ее душе только одно желание: как можно скорее выскочить из постели, схватить в охапку одежду и, отыскав щель потемнее, забиться в нее и никогда не вылезать наружу. К несчастью, бежать было некуда. К тому же не следовало забывать о Родерике, от которого исходила реальная опасность, и о том, что надо защищать детей. Да и не могла она оставить Пейтона одного, бросить его на растерзание своим родичам, особенно в том случае, если они прознают, что она делила с ним ложе. Пейтона же, похоже, не слишком встревожила перспектива встречи с ее родней, но не исключено, что спокойствие его проистекало от его самоуверенности или же от непонимания ситуации. Ведь ему еще ни разу не приходилось оказываться лицом к лицу с разъяренными Кинлохами.

— Ты ничего не можешь с этим поделать, — сказал Пейтон, покрывая горячими поцелуями ее шею.

Когда поцелуи сместились ниже, к ее груди, Кирсти ахнула:

— Ах, как хорошо, как удивительно хорошо! — С трудом вернув себе самообладание, она вспомнила, о чем они только что говорили, и добавила: — Может, мне и правда послать им весточку.

— Мы проработаем текст письма завтра утром.

— Может, утром мне придется бежать.

— Нет, тебе больше не придется бежать.

—Но он приведет собак, — проговорила она дрожащим голосом, что, впрочем, неудивительно, ибо дыхание ее участилось.

— Ведь ты выбрала меня своим защитником, да?

— Да.

— Ну и позволь своему защитнику защищать тебя так, как он сочтет нужным. Я поклялся оберегать тебя и детей. — Он продолжал ласкать ее так, как умел он один, и довел ее до исступления. Но и сам уже был на пределе и обрадовался, когда Кирсти потребовала, чтобы он перестал дразнить ее и занялся делом.

Пейтон вошел в нее, и, когда стал ласкать губами ее сосок, она так забилась в его объятиях, что он едва не впал в беспамятство вместе с ней. «Эта женщина сведет меня в могилу», — подумал Пейтон, распростершись на Кирсти и все еще дрожа мелкой дрожью после пика страсти. Он взглянул на нее: она лежала, раскинув руки и закрыв глаза. На мгновение он решил, что она впала в обморочное состояние, но это ему показалось. Он слабо улыбнулся. Вот, если бы от его ласк она действительно упала в обморок, тут было бы чем гордиться, но и сознание того, что его ласки довели ее до полного изнеможения, доставило ему огромное удовольствие.

Когда способность соображать постепенно вернулась к нему, он вдруг с пронзительной ясностью понял, что все еще находится внутри Кирсти. Он не выскочил, не пролил свое семя на простыни. Так было с самого начала. С другими женщинами, делившими с ним ложе, он держал себя под контролем. Все его братья и кузены всегда поражались его способности к самоконтролю и говорили, что это природный дар. Но с Кирсти самоконтроль не срабатывал. Всякий раз, когда он чувствовал, что семяизвержение подступает, он не выскакивал, даже не пытался. Наоборот, стремился проникнуть как можно глубже в недра ее гибкого тела и остаться в нем как можно дольше, наполняя ее своим семенем.

Тело ее напряглось, и он почувствовал, что сам напрягается снова, внутри ее. И дело тут было не в самоконтроле. Он намеренно оставлял свое семя в ней, надеясь, что она забеременеет и окажется связанной с ним навсегда. Это была своего рода хитрость, даже коварство — качества, как он полагал, не присущие ему.

Вдруг Пейтон почувствовал, что Кирсти напряглась, но не от страсти. Он забыл, что Кирсти совершенно неопытна в делах любовных, к тому же не уверена в его чувствах, и не освященный церковью союз тревожит ее. Взяв девушку за подбородок, он повернул ее лицо к себе и быстро поцеловал в губы.

— Ты беспокоишься из-за сущих пустяков, мой темноволосый ангел, — проговорил он и погладил ее по пылавшей щеке.

— По-твоему, это пустяки? — прошептала она. Она была бы рада не переживать, не тревожиться о том, что поведение ее распутно, и то, что она совершает, по всем известным ей законам является грехом. — Я бесстыжая, — прошептала она. — Ты должен испытывать ко мне отвращение.