Благодать и стойкость: Духовность и исцеление в истории жизни и смерти Трейи Киллам Уилбер - [177]

Видите ли, если вы работаете губкой, то можете почувствовать себя бесполезными и ненужными, потому что вы ведь ничего не делаете, вы просто сидите здесь и ничего не предпринимаете (по крайней мере, так кажется). Именно этому многим людям так трудно обучиться. Так было и со мной. У меня почти год ушел на то, чтобы прекратить попытки «все исправить» или «сделать так, чтобы было лучше», а вместо этого просто быть рядом с Трейей, когда ей плохо. Мне кажется, «хроники никому не интересны» как раз потому, что с хроническим больным ничего нельзя сделать, можно только быть рядом с ним. Поэтому, когда людям кажется, что от них ждут каких-то действий, направленных на то, чтобы помочь, а действия-то ничем помочь не могут, они теряются. Что я могу сделать? Ничего. Просто побыть рядом…

Когда меня спрашивают, что я делаю, а я не настроен пускаться в долгие объяснения, я отвечаю: «Работаю японской женой», чем совершенно сбиваю их с толку. Но дело в том, что от тебя, как от человека, оказывающего поддержку, требуется молчать и слушать своего супруга или супругу — быть идеальной «женушкой».

Для мужчин это особенно неприятно, по крайней мере, со мной было так. Ушло, наверное, года два, пока меня не перестало раздражать то обстоятельство, что в любом споре у Трейи есть козырная карта: «Но ведь я больна раком!» Иными словами, ей практически всегда удавалось настоять на своем, а моя роль сводилась к тому, чтобы просто бежать рядом, как положено милой послушной жене.

Теперь я против этого не возражаю. Во-первых, я вовсе не принимаю на автомате все решения Трейи, особенно если считаю, что они стали результатом ошибочных расчетов. Раньше я старался соглашаться с ее решениями, потому что мне казалось, что она отчаянно нуждается в том, чтобы я поддерживал ее даже тогда, когда это означало ложь с моей стороны. Сейчас мы делаем по-другому: если Трейя принимает важное решение, к примеру, относительно нового способа лечения, я высказываю свое мнение со всей настойчивостью, на которую способен, вплоть до того момента, когда она наконец решает, что ей делать. Но после этого я соглашаюсь с ней, отступаю в сторону и всеми силами поддерживаю ее выбор. Теперь моя задача уже не в том, чтобы сбивать ее или сомневаться в правильности ее решения. У нее хватает проблем и помимо моих сомнений в том, правильно ли она поступила…

Во-вторых, когда речь идет о повседневных обязанностях, я уже не особенно против того, чтобы быть милой послушной женой. Я готовлю еду, навожу порядок, мою посуду, занимаюсь стиркой, хожу по магазинам. Трейя пишет письма, делает кофейные клизмы, каждые два часа пьет горсть таблеток — так кто-то же должен заниматься всей это ерундой, верно?..

Экзистенциалисты правы: в царстве твоих решений или твоих деяний ты сам должен отвечать за сделанный тобой выбор. Это значит, что надо следовать тем решениям, которые ты принял и которые формируют твою судьбу. Как говорят экзистенциалисты, «мы — это наш выбор». Отказ отвечать за свои решения называется «дурной верой», следствием которой становится то, что ты «не равен самому себе».

Я понял это через простую истину: в каждый момент этого сложного процесса я мог бы сбежать. Меня не приковывали цепями к больничной палате, не угрожали убить, если я уйду, не связывали. Где-то глубоко внутри я принял принципиальное решение: остаться с этой женщиной навсегда, неважно, в горе или в радости; быть с ней, пока все это происходит, — что бы ни случилось. Но где-то на второй год этого кошмара я забыл о своем решении, несмотря на то что по-прежнему следовал своему выбору, — это безусловно было так, иначе я от нее ушел бы. Я продемонстрировал «дурную веру», я был «не равен самому себе», я был ненастоящим. Следуя своей дурной вере, я забыл о собственном выборе и поэтому почти немедленно проникся обличительным духом, а потом и жалостью к самому себе. Каким-то образом все это стало мне ясно…

Мне не всегда легко следовать этому решению или своим решениям в целом. Когда следуешь ему, ситуация не улучшается автоматически. Я бы сравнил это вот с чем: ты записываешься добровольцем на войну, а там в тебя стреляют. Может быть, я принял сознательное решение идти на войну, но не принимал решения быть убитым. Теперь я чувствую себя легко раненным, и не особенно этому рад, но я добровольно вступил в эту кампанию — таков был мой выбор — и поступил бы так еще раз, уже зная о возможных последствиях.

Так я каждый день заново подтверждаю свой выбор. Каждый день я снова принимаю решение. Благодаря этому я перестал накапливать обвинения, а жалость к себе и чувство вины приутихли. Это простой принцип, но в реальной жизни даже самые простые принципы бывает очень сложно применить…

Я постепенно вернулся к своей писательской работе, а вдобавок — к медитации, основная суть которой в том и состоит, чтобы научиться умирать (умирать для своего индивидуального «я», или эго), и то, что Трейя столкнулась с болезнью, возможно смертельной, послужило мощным стимулом к пробуждению медитативного осознавания. Мудрецы говорят, что если ты развиваешь в себе осознавание, которое не выбирает, а лишь беспристрастно свидетельствует один момент за другим, смерть становится таким же моментом, как и все остальные, и ты относишься к ней очень просто и непосредственно. Ты не отшатываешься от смерти, не хватаешься за жизнь, ведь, по большому счету, и то и другое — лишь преходящий опыт.