Благодарю, за всё благодарю - [18]

Запада обманчивых Цирцей.

Всё ясней мне было превращенье

Бедных спутников моих в свиней.

1938

«Двадцать лет по лестницам чужим…»

Двадцать лет по лестницам чужим,

Двадцать лет окольными путями

К цели неизвестной мы спешим.

Наш народ давно уже не с нами.

Он велик, могуч и молчалив.

Хоть бы проклял нас, но нам ответил.

Мы забыли шум родимых нив.

Всуе трижды прокричал нам петел.

Отреклись мы от родных глубин

И прервали связь святую сердца.

Дожили до роковых седин

С кличкой иностранца, иноверца.

Чем отверженности смыть печать,

На какую смерть идти и муку,

Чтобы сердцем снова ощущать

Круговую верную поруку?

1938

СТАРЫЙ ЭМИГРАНТ

Когда-нибудь, чрез пять иль десять лет,

Быть может, через двадцать – ты вернешься

В тот небывалый, невозможный свет:

Ты от него вовек не отречешься.

Увидишь родину. Но как понять

То, что от первых лет тебя пленило?

Ты иначе уже привык дышать,

Тебе давно чужое небо мило.

Согбенный и восторженный старик

В заморском платье странного покроя,

Прошедшего торжественный двойник –

О, как ты встретишь племя молодое,

Привыкшее размеренней дышать

И чуждое твоим любимым бредам,

Стремящееся мир пересоздать,

Ведущее к светилам и победам?

Подслушаешь с надеждой и тоской

Порыв, задор в кипучей юной песне.

И побредешь, качая головой,

Сокрыв в груди – всё глубже, всё безвестней –

Безумные, бесцельные мечты.

Минуя улицы и площади столицы,

За городской чертой увидишь ты,

Где тают в далях призраки и лица,

Просторы древние. И где-нибудь в тиши,

Где тракторы еще не прогремели,

У позабытой дедовской межи

Ты остановишься, достигнув цели.

И ты поймешь: земной окончен путь.

Вот ты пришел в назначенную пору,

Чтоб душу сбереженную вернуть

Бескрайнему родимому простору.

1938

«Всем в родимом краю незнакомый…»

Всем в родимом краю незнакомый,

После стольких дорог и чужбин

Буду, странник, сидеть на соломе,

Блудный родины сын.

Верно, кто-нибудь мне улыбнется,

Смысл пойму мной утраченных слов.

Тихой родины ветер коснется

Поседевших висков.

И в ответ этой ласке, ликуя,

И сильнее земного конца

Песнь польется, волнуя, связуя

Тайной силой сердца.

1940

К МУЗЕ

Твои слова размеренны и скупы.

В них тлеет пламя прежнего огня.

Ты словно с болью разжимаешь губы

И редко посещаешь ты меня.

Ни нежности, ни слез, ни упованья

Не вызовешь, – а всё бы ты могла.

Твоих очей, где неземное знанье,

Пророческая не туманит мгла.

Но силою от счастья отреченья

И жертвуя мгновенной красотой,

Ты обещаешь горькие прозренья

И новою смущаешь высотой.

1941

БАЛЛАДА О ПЯТИ ПОВЕШЕННЫХ

Огромное небо наполнилось ветром восточным.

И августа дрему нарушил крылатый пришлец.

И было всё странно в то утро и зыбко, неточно –

Порывистей волны Дуная и резче биенье сердец.

Степей черноморских дыша раскаленною силой,

Пять трупов повешенных ветер в лазури качал.

И небо казалось огромною братской могилой.

Но, гнев затаивши в груди, я стоял и молчал.

Кто были они, молодые, за дело святое

Отдавшие жизнь, завершившие краткий свой путь?

Не знаю. Но, верно, славянское имя простое

Наполнит волненьем потомков стесненную грудь.

И там, где сливаются югославянские реки,

Свой путь направляя к великой советской стране,

На перекрестке эпох они опочили навеки,

Но тень их висит надо мною, но голос их слышен во мне.

И, глядя спокойным и судящим взором поэта,

Сдержав возмущенье в груди и отчаянья стон,

Свидетелем стал для еще не рожденного света.

И живы во мне мертвецы, чтоб ожить для грядущих времен.

И видел над площадью рабской, где гнется покорная шея,

Где сердце оковано страхом и торжествует тевтон:

Грядущие ветры с востока несут, пламенея,

Полотнища алых и непобедимых знамен.

Белград, август 1941

«За узкою тюремною решеткой…»

За узкою тюремною решеткой

Рождается неясная заря,

Неверный свет седой земле даря

С улыбкою стыдливою и кроткой.

Еще один осенний вялый день,

Подхлестанный надеждою и страхом,

Рассыпется пустозвенящим прахом,

И новая падет на землю тень.

И Баницы задремлет каземат.

– Что завтра, друг, – расстрел, освобожденье?

А где-то там леса гудят, шумят,

И в гуле том – борьба, свобода, мщенье…

1941. Концлагерь «Баница». Белград

БАЛЛАДА О ДОМЕ

Ты видел ли тот мертвый дом?

Скажи, в какой стране?

Не всё ль равно, и пусть на слом

Он обречен – во мне

Он отразился, чтоб потом

Столетия стоять

И тесным памяти кольцом

Сердца людей сжимать.

Висел лохмотьями бетон,

Ободранный скелет

Чуть прикрывая. Сотни тонн

Смесили мрак и свет.

Там провалился потолок,

Там грузно пол осел.

Повеял легкий ветерок

В подвале сколько тел?

Как будто запах тубероз

Исходит из щелей.

– Молчи. Напрасен твой вопрос.

Тот запах всё сильней.

Смотри наверх – на лоскуты

С цветочками обой,

На небывалые кусты

Над скрюченной трубой,

Там застеклили небеса

Лазурью пропасть рам:

Сияет древняя краса

И слышен птичий гам.

Не вспоминай. И в день-деньской,

Спасая свой паек,

Уйди скорее с головой.

Тебе и невдомек,

Как там живой жилец могил,

Когда пронесся шквал,

До пояса закопан был,

Пять суток умирал,

Пока стеклом тот человек

На кисти вены не пресек,

Чтоб на сознанье снизошла

Спасительная мгла.

– К чему вопить и проклинать!

Настанет тишь да гладь.

И будут много, много губ,

Победу празднуя опять,

Трубить в миллионы труб.

Должны мы есть и пить, любить,

Трудиться, веровать и жить…

Не надо траурных венцов.