Благодарю, за всё благодарю - [15]

Gothe

Мяукнула кошка на крыше дощатой:

Проснулась, взыграла нечистая сила,

И в чаще заохал леший мохнатый,

И с неба звезда покатилась –

Через пень, пень, пень,

Через лес, лес, лес,

Прямо в ад.

Три меченных накрест забил я дробинки

В ружье и три черные козьи шерстинки,

И кошка упала к ногам моим, воя

И землю когтями кровавыми роя, –

Через пень, пень, пень,

Через лес, лес, лес,

Прямо в ад.

Шесть старух явилось и стали у двери,

Но по имени ведьм я окликнул:

Ты Дарья, ты Марья, Авдотья, Лукерья,

А ты Катерина, и ты Акулина –

Через пень, пень, пень,

Через лес, лес, лес,

Прямо в ад.

И старухи исчезли, как ветер стеная,

В соседней деревне зажглась огневая

Зарница.

И скрипка запела в руках моих дико,

И звуки неслися, лихие, как лихо,

Как по небу красная птица –

Через пень, пень, пень,

Через лес, лес, лес,

Прямо в ад.

Всё быстрей я летел под луною двурогой,

В алой мгле подо мной исчезали дороги,

Ногами скользил по земле обгоревшей,

Смычком я касался звезды побледневшей –

Через пень, пень, пень,

Через лес, лес, лес,

Прямо в ад.

1935

ДЮРЕР

Склонись над книгой – тихие страницы

Раскроются, как дальние дороги.

Уже летят невиданные птицы,

Пасутся белые единороги.

Германские тяжелые тритоны

Плывут по Рейна златоносным водам.

И виноградников пьянеют склоны

Под голубым и неподвижным сводом.

Веселый рейтер, весь литой из стали,

Беспечно скачет по дороге пестрой,

Но знающий скелет, глазницы пяля,

Ему грозит своей косою острой.

Вот собралися молодые ведьмы

Лететь на шабаш в сладострастном страхе.

Крестом цветут рогов оленьих ветви

И на коленях молится Евстафий.

Вот Апокалипсиса всадник мстящий

Земле несет невиданные муки,

Но защищают мир переходящий

Апостолов молитвенные руки.

Над месяцем блаженная Мария

Стопою легкой попирает змея,

И облаков струится литургия,

Над яслями младенца нежно рдея,

И кроткий лев у ног анахорета

Лежит и дремлет под псалмов журчанье,

И в откровении теней и света

Вдали встают, как давние преданья,

Готические города, темницы,

Соборы, площади и римские фонтаны,

По улицам грохочут колесницы

Великолепного Максимильяна

Среди толпы, и музыки, и криков.

И этот мир таит в себе глубоко

Весь этот пир обличий, красок, ликов –

Художника всевидящее око.

1936

ИЗИДА

Душа еще полна видений.

Ей чудится подземный свод,

И знаки мертвых поколений

Она с волненьем узнает.

Кто ей в скитаниях поможет?

За ней – некрашеный порог.

Уже ее во тьме тревожит

Могильный осторожный бог.

Бормочут тише, глуше маги,

Всё уже страстное кольцо.

И в огненном сияньи влаги

Горит любимое лицо,

И ниспадают покрывала,

И обнажаются миры.

Но всё, что сердце предсказало,

Лишь отсвет роковой игры,

Улыбка сфинкса средь пустыни,

Пути, подвластные судьбе…

О, знанье полное отныне

Тебя во мне, меня в тебе.

1935

«Ночных небес томительный избыток…»

Ночных небес томительный избыток,

И вспышки краткие июньских гроз,

И в лепестках поблекших маргариток

Полупризнанье, длительный вопрос,

И влажных губ невнятный жаркий лепет,

И первых капель сбивчивый ответ,

Зарниц далеких неизбежный трепет,

И мрак и свет, и снова мрак и свет.

1936

«Чем ты противилась сильней…»

Чем ты противилась сильней,

Уединяясь безрассудней,

Оберегая скудость дней –

Безлюбые глухие будни,

Тем я упорнее ловил

Твое невольное волненье,

Как пенье голубых светил,

Как волн полночное кипенье.

И легкое движенье плеч,

Стесненных осторожной тканью,

Твоя прерывистая речь,

Досада и полупризнанье –

Всё приближало ясный час,

Когда поблекнут все утраты

И алой кровью свяжет нас

Слепой, пылающий, крылатый.

1936

«Усолнечной стены стоит сосна…»

У солнечной стены стоит сосна

Зеленая, в лазури утопая.

В моей душе нежданная весна

И торжество негаданного мая.

И озеро, и лес, и берега,

Где тихо бродят кроткие олени,

Нелегкие редеют облака

И воздух пьян игрою светотени.

Боюсь нарушить строем медных лир,

О радости гремящих невозможной,

Боюсь смутить настороженный мир

Твоей души певучей и несложной.

В тот ясный край дорогу вновь найду ль?

Но ближе лета полнозвучный голос.

Уж золотит невидимый Июль

Твоих волос отягощенный колос.

1936

«О хореямбы утренней зари…»

О хореямбы утренней зари,

Как восклицанья девушки влюбленной.

Анапесты ты сумраку дари

Над гладью вод, над тишиною сонной.

Трибрахии покажутся порой

Объятиями свиданья и разлуки,

И мир, ритмической взволнованной игрой,

Пусть снится.

Ты протягиваешь руки

Из круга узкого судьбы и дольних мук

К размерным колебаниям эфира.

И вот ты весь – дыхание и звук,

Миры колеблющая лира.

1936

«Октябрьский холодный небосклон…»

Октябрьский холодный небосклон,

Избыток чувств и красок увяданье.

И убывающих лучей лобзанье.

Круженье листьев. Поворот времен.

Не в первый раз. А всё глядишь на мир,

К которому привыкнуть ты не можешь,

Воспоминания напрасно потревожишь:

Летит душа в разреженный эфир

Сквозь облака, и бури, и туман,

И жизнь, и смерть в стремленьи забывая, –

Так птиц летит упорный караван

К сиянию полуденного рая.

«О юноша, счастьем ты был побежден, и не раз…»

О юноша, счастьем ты был побежден, и не раз.

Всю горечь изведал утраты и весь одиночества холод.

И снова в сияньи твоих торжествующих глаз

Безумие пело: я вечен, я счастлив, я молод.

1936

«Осенние истлели багрецы…»

Осенние истлели багрецы

И нежные бледнеют акварели,

И дуют ветры – легкие гонцы

Зимы – в похолодевшие свирели.