Благодарю за этот миг - [10]

Встаю и направляюсь к двери, выкрикнув напоследок:

— Давай, публикуй свою писанину, если ты этого хочешь!

Он пытается удержать меня, обнять:

— Мы не можем так расстаться. Поцелуй меня.

И предлагает даже провести вместе последнюю ночь. Я с силой вырываюсь из его рук и ухожу, не оборачиваясь, вся в слезах.

Позже я узнаю, что ему понадобилось оторвать от кучи неотложных дел трех государственных советников, чтобы они составили этот документ о моей «отставке» — свидетельство о смерти нашей любви. Нам не всегда дано быть хозяевами своих чувств. Мы влюбились друг в друга, когда были оба несвободны. Тогда речь шла не о случайном увлечении. Так что же происходит теперь? И откуда столько нечеловеческой жестокости? Пусть он больше не чувствует себя виновным в этом разрыве. Но если в его сердце не осталось любви, он мог бы, по крайней мере, облечь наше расставание в пристойную форму.

Я должна вернуться к своим телохранителям, ожидающим меня в машине. Но я плачу так горько, как мне редко случалось плакать. Пытаюсь спрятаться за деревом, чтобы они не увидели меня в таком состоянии. Один из служителей сует мне пачку бумажных платков. Но, похоже, я сама превратилась в использованный клочок бумаги, который только что выбросили за ненадобностью.

Наконец делаю над собой усилие и возвращаюсь к своей охране. Мне удается только пробормотать, что мы возвращаемся на улицу Коши. Никто не решается заговорить со мной. Мы уже проехали по мосту Александра Третьего, когда я получаю эсэмэску от своего палача. Он опустил нож гильотины, а теперь посылает мне признание в любви:

Я прошу у тебя прощения, потому что все еще люблю.

От этих слов слезы мои льются с удвоенной силой. Что же это такое? Пишет ли он искренне, или это еще одно доказательство его трусости?

Путь до квартиры на улице Коши не занимает много времени. В лифте Александр, сопровождающий меня офицер службы охраны, выглядит таким же несчастным, как я сама. Видя мое состояние, он с тревогой спрашивает, справлюсь ли я.

— Спасибо, справлюсь.

Главное, не включать телевизор и радио. На мобильник хлынул поток эсэмэсок. Я наскоро просматриваю их. Новость распространяется с быстротой молнии. Я еще не осознала, что она облетела весь мир, еще не видела обложек международной прессы с фотографией Франсуа в шлеме. Не хочу ничего слышать, я должна отгородиться от этой медийной бури.

Не скажу, что это первая атака СМИ, с которой мне пришлось столкнуться, но зато самая кошмарная, а я не так уж мужественна. Роюсь в своей коллекции DVD с единственным желанием — лечь в постель и подумать о чем-нибудь другом. Все равно, о чем, лишь бы отрешиться от происходящего.

Натыкаюсь на фильм «Ее зовут Сара». Мне давно уже хотелось посмотреть эту картину, снятую по роману Татьяны де Росней. Фильм рассказывает об американской журналистке, ведущей расследование, связанное с Зимним велодромом и историей жизни маленькой Сары[8].

Сейчас только восемь вечера, а я сижу на кровати с компьютером на коленях, закутавшись в одеяло, и даже не помышляю об ужине. Отгородилась от внешнего мира, плачу и даже не знаю, над чем больше — над фильмом или над собственной жизнью. После финальных кадров я чувствую себя опустошенной, обессиленной вконец. Этим вечером я в полной мере оценила выражение «выплакать все глаза». В голове у меня бушует вихрь мыслей, они сталкиваются, перемешиваются, и я снова и снова задаюсь вопросом: как он мог так поступить со мной? И если мы все еще любим друг друга, то как дошли до такого? Завтра я уезжаю в Индию. И цепляюсь за эту мысль, как утопающий за спасательный круг.

* * *

Дойти до такого!

Как же случилось, что мы за такой короткий срок стали настолько чужими друг другу? Власть подействовала как кислота: это она разъела изнутри нашу любовь. Слухи о Гайе отравляют мне жизнь с октября 2012 года.

Именно тогда, через пять месяцев после президентских выборов, я впервые о ней услышала. Но не поверила ни на минуту, ведь я и сама была предметом стольких мерзких сплетен. И вот я узнаю, что несколькими днями раньше в Елисейском дворце состоялся ужин с актерами. Все было сделано втихую: меня не только не пригласили, но даже и не информировали. Никто ни словом не обмолвился мне об этом — ни Франсуа, ни его команда, которой, однако, положено держать в курсе моих помощников, чтобы координировать мероприятия, когда речь идет о личном времени президента; даже его советник по культуре, организатор этого ужина, и тот смолчал.

В субботу я укрылась в Лиль-Адане. В этом маленьком городке близ Парижа я долго снимала дом и проводила там с детьми часть недели, когда, по решению суда, мы делили с бывшим мужем заботу о них. Сейчас все они живут в столице, и у меня уже нет никаких оснований оставлять за собой этот дом. Я собираю вещи. Днем мои сыновья помогают мне, а к вечеру они уходят на встречу с друзьями. Это мой последний уикенд в Лиль-Адане.

Мне даже в голову не приходит попросить Франсуа о помощи. Он президент, у него много более важных дел. Я разбираю вещи, и это, как при каждом переезде, позволяет вновь пережить некоторые жизненные моменты. Куда, например, девать коллекцию журналов «Пари-Матч»? Невозможно же хранить их все. Перелистываю некоторые из них. Один из номеров 1992 года привлекает мое внимание: на обложке Миттеран, во Франции экономический и политический кризис. Эдит Крессон — премьер-министр, и это настоящее бедствие для страны. «Тем временем Миттеран играет в гольф, гуляет по набережным и роется в книжных развалах». Так звучит заголовок! Но это не нападки, напротив — способ подчеркнуть, как умеет наш президент сохранять хладнокровие и стойкость. Боже, как все изменилось с тех пор! Сегодня президентам не дозволено ничего, даже поехать после полутора лет избирательной кампании на двухнедельный отдых в форт Брегансон