Битвы за корону. Три Федора - [26]

– Ишь как ты круто со мной, – констатировал я. – Даже не гнешь – через колено ломаешь.

– Гнут равных, – надменно парировал он, а во взгляде его было столько высокомерия, словно перед ним сидит какой-то холоп или вообще нищий бродяга без роду и племени.

– А мне-то казалось, что мы с тобой ровня и я такой же боярин, как ты. Да и заслуги кое-какие имеются, – задумчиво протянул я.

– Покамест ты токмо боярской курицы племянник, – надменно усмехнулся Романов. – А за заслуги даже государь вправе жаловать токмо деньгами али поместьями, пускай чином, титлой, но дать прибавку к твоему отечеству и он не вправе. И оное ты запомни накрепко, ибо вдругорядь повторять не стану. А запамятуешь, Библию почитай, в коей тако же заповедано: не передвигай межи давней, кою провели отцы твои. Вот так-то, князь. А об остальном мы с тобой завтра договорим, ежели учинишь, яко тебе велено, – и он торжествующе уставился на меня, глядя сверху вниз.

Мне ничего не оставалось, как встать, ибо после такого какие-либо дальнейшие разговоры бессмысленны – надо уходить. Но не молча, а оставив последнее слово за собой, что я и сделал, честно предупредив его – завтра договорить у нас не получится. И причину пояснил:

– Тому, кто волком родился, бараном не бывать, и лучше мне не пытаться влезать в твою шкуру, все равно ничего хорошего не выйдет. А за мудрые слова из Библии благодарствую, я их накрепко запомню. И впрямь ни к чему мне межу, проведенную моими пращурами, королями Шотландии, ближе к твоим пращурам-холопам передвигать.

Вышел я, не прощаясь.

И остался у меня последний вариант – духовенство. Если ослабнут нападки с их стороны, уже неплохо, особенно учитывая набожность Годунова. Начал я вновь с верхов, то бишь с патриарха Игнатия, прибыв под вечер навестить грека на его подворье. Игнатий был готов к такому разговору, ибо ни секунды не колебался, а сразу заявил: в его власти укоротить некие злобные языки, да и с престолоблюстителем он может заодно потолковать, заступившись за меня, но…. И лукавая улыбка.

Почему-то, глядя на нее, мне вспомнился гоголевский Собакевич. «Вам нужно мертвых душ?... Извольте, я готов продать». Спустя минуту, когда святитель назвал стоимость «отеческого» увещевания Годунова, Собакевич припомнился вторично: «Да чтоб не запрашивать с вас лишнего, по сту рублей за штуку».

Цена действительно оказалась несуразно высокой: переиначить приговор Освященного Земского собора всея Руси о конфискации всех монастырских сел и деревень, утвержденный Дмитрием. Видя мое обалдевшее лицо (я разве рот не разинул, как Чичиков) патриарх хладнокровно добавил, что он, мол, и сам успел потолковать по этому поводу с будущим государем. Более того, он практически договорился с ним, но ради приличия требуется нажать на депутатов собора, когда те съедутся в Москву – пусть инициатива отмены исходила от них. И эта часть работы за мной.

То-то когда я поинтересовался у Годунова, как ему удалось уговорить Игнатия отменить годичный срок траура для вдовы Дмитрия, он отмахнулся. Мол, долго рассказывать, как-нибудь потом. Да и позже как я ни допытывался, Федор так и не ответил – спешил, торопился, заминая тему, и я так остался без разъяснений.

Я продолжал безмолвно таращиться на патриарха, по-прежнему не говоря ни слова. «Что ж, разве это для вас дорого? – произнес Собакевич и потом прибавил: – А какая бы, однако ж, ваша цена?» Нет, Игнатий осведомился у меня не совсем такими словами, но суть…

Я назвал. На мой взгляд, оплата была достаточно весома. Во-первых, совместные меры по повышению авторитета церкви, что даст немалые дополнительные деньги в виде добровольных пожертвований прихожан. Во-вторых, незамедлительная выплата царских долгов (а Дмитрий успел назанимать у монастырей изрядно, около пятидесяти тысяч).

Ну и в-третьих, правда, в перспективе, участие в затеваемых мною предприятиях, сулящие уйму серебра. Эдакие акционерные сообщества: «Князь и церковь». Выгоды от них обрисовал подробно. Получалось, все церковные иерархи немедленно присмиреют, ибо при наличии собственных малых доходов они окажутся в экономической зависимости от своего шефа. Ведь именно от святителя будут зависеть серебряные потоки, направляемые в различные епархии. Туда, где митрополит или архиепископ поершистее, потечет крохотный ручеек, а где владыка попокладистее, небольшая речушка.

Игнатий пренебрежительно фыркнул. Мол, когда еще это будет, да и дадут ли они обещанный мною доход. И мне в четвертый раз (возможно потому, что торговались-то мы именно из-за душ, пускай и живых в отличие от гоголевских) припомнился Собакевич: «Сыщите такого дурака, который продаст вам по двугривенному ревизскую душу?.... Вы давайте настоящую цену!»

Последующая беседа положительных изменений не привнесла. Одно приятно – патриарх остался слегка удивлен моим загадочным упрямством. Но, судя по надменности, с которой Игнатий даровал мне свое благословение перед уходом, он решил, что я скоро пойму – иного выхода нет, а, раскаявшись, непременно прибегу к нему и бухнусь в ножки.

Что ж, пускай считает, а у меня в голове, пока я с ним разговаривал, созрел план. Эдакий ход конем, позволяющий раз и навсегда закрыть тему возврата сел и деревень церкви. Как там говорил Чичиков Собакевичу? «…Да я в другом месте нипочем возьму». Вот, вот. Заодно «искуплю» и часть своих грехов. Во всяком случае, в глазах церковных иерархов, заседающих в Малом совете. Получится, одним выстрелом убью двух зайцев. Это пословица утверждает, что такого не бывает, а я попробую.