Битвы за корону. Три Федора - [2]

Увы, узнал я об этом позже, иначе вел себя совсем иначе. Да и разговаривал бы со своим бывшим учеником во время нашего торжественного въезда в Москву не о том. Нет, поначалу, пока беседа вертелась вокруг Прибалтики (Федора весьма интересовали подробности битв), все было прекрасно.

– Ох и силен ты ратиться, – восторгался он. – Мне и посейчас в твои победы трудно поверить.

– Зато можно пощупать! – кивнул я назад, намекая на волочившиеся по снегу хоругви.

– Да как резво! Мы ить токмо к Дмитрову подошли, а тут и гонец твой с весточкой, что ничего не надобно, сам управился.

– То не я резв – гвардейцы мои со стрельцами шустрыми лисичками пробежались, – улыбнулся я.

– Ну да, ну да, – весело подхватил Годунов. – А где твои лисички хвостиками махнули, там польские зайцы десять лет не появятся.

– Насчет десяти трудно сказать, но три-четыре года у нас теперь в запасе точно имеются, – поправил я его. – Впрочем, нам и их хватит. Если шведский Карл что-либо затеет, то в ближайшие пару лет, не позднее. Да и то навряд ли. Их же за последние годы Ходкевич в хвост и в гриву лупил, а тут сам в плену оказался. Получается, мы сильнее гетмана. Тогда какой смысл с нами тягаться?

– И ведь вдвое больше людишек он имел, вдвое больше, – продолжал восхищаться он.

– Правда, победа чуть-чуть не сорвалась, – вспомнился мне запоздавший с предупреждением польский гонец и я (не иначе как чёрт за язык дернул), намекнул на предательство Мнишковны. Мол, по счастью Марина Юрьевна со своим гонцом к королю Сигизмунду чуточку припозднилась. А окажись он немного проворнее, всего на несколько суток, быть битому не Петру Сапеге с гетманом Ходкевичем, а мне.

Лицо Годунова надо было видеть. Яркий веселый румянец мгновенно исчез с лица, сменившись на бледность.

– Ты в своем уме, князь? – растерянно спросил он.

– Сам посуди, – пожал я плечами, приступив к раскладу.

Был он, на мой взгляд, безукоризненным. О том, что из Вардейки вышли шесть моих сотен-хоругвей, о которых говорилось в грамотке гонца, слышал от меня один Годунов, ибо я так планировал изначально, о чем и сказал ему. Позже переиначил, взяв десять, а ему об этом сообщить забыл. Но выходили они из Вардейки не таясь, в открытую, следовательно, тайному шпиону посчитать их подлинное количество – делать нечего. Получалось, сообщить Сигизмунду о шести моих сотнях мог либо государь, а я о такой глупости и думать не желаю, либо тот, кому он рассказал. Других вариантов нет.

Но Федор не смирился. Сознавшись, что действительно говорил Марине про шесть сотен, он начал доказывать, будто наияснейшая повинна всего-то в излишней болтливости: по всей видимости проговорилась своему батюшке, он, и опять-таки без злого умысла, кому-то еще, в том числе и тайному королевскому осведомителю. Итог: нет вины на Марине Юрьевне, а ежели она и есть на ком, то на самом Годунове.

И вообще я чересчур придираюсь к ней. Вон в тайном католичестве ее обвинил до отъезда, а как она веселилась на православную пасху – любо-дорого посмотреть. И христосовалась охотно (и его щеки отчего-то предательски порозовели), и яйца крашеные катала, словом, резвилась вовсю. Да и за свою новую веру она всей душой радеет. Не так давно сама предложила издать новый указ, касающийся отступников от православия. А меры там предусмотрены против еретиков да ведьм весьма суровые, вплоть до огненной смерти. Когда его обсуждали, кое-кто на Малом совете предлагал в отношении их ограничиться епитимией, да церковным покаянием, а она вместе с митрополитом Гермогеном уперлась и всех переупрямила, оставив костёр в качестве меры наказания для особо злостных. Ну не смешно ли после такого подозревать ее в тайном исповедании латинства? Выходит, я и насчет ее предательства тоже дал промашку.

Он так горячо и старательно распинался, защищая Мнишковну, что стало понятно: пока у меня в руках не окажутся неоспоримые факты, не имеет смысла обвинять ее или пытаться зародить в нем сомнения. Ничему не поверит. Но не удержался, порекомендовав вначале уточнить у Марины, говорила ли она хоть кому-нибудь о выступлении моих полков. И лишь когда ему удастся добиться точного ответа, а он вне всяких сомнений окажется отрицательным, поинтересоваться, от кого тогда мог Сигизмунд получить весточку про мои «шесть хоругвей», ушедшие в Прибалтику.

Тот посопел, покряхтел, но кивнул, соглашаясь, и мигом поменял разговор, перескочив с неприятной ему темы на сообщение о своей предстоящей женитьбе. Но я и тут ухитрился попасть впросак, пошутив:

– Надеюсь, не на Любаве?

– Что ты, что ты! – замахал он на меня руками. – Я ее к тебе в Кологрив отправил, подале от злых языков. И впредь ты о ней не поминай. Да и родит когда, гляди, не проговорись перед моей невестой, что у Любавы дите от меня.

Я согласно кивнул, удивляясь, как быстро Мария Григорьевна подыскала своему сыну невесту. О том, что мой ученик сам выбрал себе суженую, мне почему-то не думалось.

– А мне твоя избранница знакома? – поинтересовался я и недоуменно посмотрел на покрасневшего как рак Федора. С чего вдруг? – Так кто она? – повторил я и услышал в ответ неожиданное: