Битвы за корону. Три Федора - [152]

Само место погребения выглядело пока неказисто – обычный курган со здоровенным деревянным крестом посредине. Временно, разумеется. В душе я поклялся, что на следующий год этот холм обложат мраморными плитами, на которых золотыми буквами выбьют имена всех, кто под ними покоится, от Христиера Мартыновича Зомме до последнего ратного холопа. А чтоб никто не остался позвбытым, я еще накануне распорядился приготовить списки павших, и сегодня оба командира полков отдали мне листы с именами гвардейцев и тех, кто, увы, так и не стал ими. Долмат Мичура, возглавлявший первый гвардейский, на всякий случай заготовил даже два: в одном полусотня, оборонявшая терем в Вардейке, а во втором те, кто погиб в татарском лагере во время захвата хана.

Я мельком просмотрел их, насторожился, еще раз для верности пробежался глазами по второму списку. Так и есть – ни одного из тех, имена которых я назвал тогда, в полночь, в нем не было. Сам-не-знаю-кто, на лету жадно хватавший языками пламени капли моей крови, запомнил всех, кого я упомянул. Запомнил и в благодарность за предоставленное угощение добросовестно выполнил мою просьбу, уберег их от татарских стрел.

– А по памяти назвать тех, кто получил раны, можешь? – поинтересовался я у Мичуры.

Тот недоуменно пожал плечами, но не спрашивая, для чего оно мне понадобилось, послушно начал перечислять, для верности загибая пальцы. Ну да, и тут сходилось. Правда, Долмат оговорился, что пяток имен не упомянул, потому как их тридцать четыре, а он назвал двадцать девять, но я был уверен, что и среди оставшихся пяти нет ни одного, чье имя я бы упомянул, сидя у ночного костра. Вот и сомневайся после этого в том, что есть на свете такое, что и не снилось нашим мудрецам….

За трудами и хлопотами незаметно прошел почти весь день. Даже с письмом царевне уложился еле-еле – последние строки дописывал, когда за мной заехал Федор, чтоб забрать на очередной благодарственный молебен.

Ну а сразу после него снова нездорово, в смысле гульба с бесконечными здравицами. Удивительно, но в последних, адресованных непосредственно мне, больше всех прочих усердствовал Романов. Боярин чуть ли не из кожи вон лез, славословя удалого богатыря князя Мак-Альпина. Так я и не понял – то ли он пытался втереться мне в доверие, то ли столь хитрым способом стремился вызвать ревность у Годунова?

Правда, Федор Никитич тем самым ничего для себя не добился. Я вежливо благодарил, но и только, держа в уме простую истину: если враг похлопывает тебя по спине, это означает лишь то, что он ищет место, куда поудобнее воткнуть нож. Да и Федору бесконечные похвалы в мой адрес отнюдь не надоедали. Всякий раз, слушая их, он утвердительно кивал, соглашаясь с говорившим, а в заключение непременно тянулся ко мне, чтоб обнять и поцеловать.

Ничего, в смысле хорошего для себя. А вот плохого…. Когда он толкал очередную речугу, умиленно улыбаясь мне, как лиса петуху, я вдруг понял, что именно попрошу у Федора. Точнее, чью голову. Да-да, Романова. Нет, не отрезанную, на это Годунов навряд ли пойдет при всем ко мне уважении, да и сам я не настолько кровожаден. Пускай боярин живет и здравствует, но не в Москве, а где-нибудь подальше. Что там говорил государь про воеводство в Мангазее? Вакантное местечко? Вот и чудненько.

А что, в его возрасте панты оленя весьма и весьма пользительны, а их там целые стада бродят. Опять же красотища какая. Чуден Северный Ледовитый океан при тихой погоде, когда вольно и плавно мчат сквозь льды его воды и не каждый белый медведь.…. Словом, почти по Гоголю.

Да-а, пора, пора Федору Никитичу оценить все красоты крайнего севера. Пусть он по хрустящему морозу полетит на край земли и среди сугробов дымных затеряется вдали. Да так надежно затеряется, чтоб его при всем желании не могли отыскать.

Но увы, вскользь высказанное мною пожелание не очень-то понравилось Годунову. Нет, он не протестовал, более того, молча кивнул, не переча, но мне и без слов по его скривившемуся лицу стало понятно, что оно ему не по душе. Так и оказалось. Наутро, когда я перед заседанием Боярской думы заглянул к Федору в Кабинет, откуда мы должны были вместе пройти в Переднюю комнату, он, жестом удалив всех бояр и оставшись наедине, попросил не трогать Романова. Да, да, именно попросил.

– Я, княже, от даденных тебе обещаний не отступаюсь, – эдак смиренно обратился он ко мне. – Коль сызнова повторишь, что отмстить ему жаждешь, нынче же слово свое думцам молвлю, чтоб приговорили да указ составили, и отправлю боярина в Мангазею. Токмо ты поясни толком, за что? Ежели за ту драку, так это ты в ней всех одолел. Федор Никитич опосля того, как ты к его ушам приложился, не раз мне жаловался, что у него чегой-то то в одном, то в другом доселе потрескивает, и слышит хужее.

– У меня не столь много заклятых врагов, чтобы обделять их своим вниманием, – улыбнулся я. – Но этот враг особый….

Паузу я сделал небольшую, прикидывая, как лучше начать рассказ о своих подозрениях касаемо предательства Романова, но Годунов вмешался, остановив меня:

– Да ведаю я, что не люб он тебе, но за одно это гоже ли так поступать с человеком? А ведь ты сам меня не так давно поучал страстям своим потачки не давать. И ходатаев за него вельми много явятся, челом бить учнут. Эвон и Марина Юрьевна тебя о его помиловании слезно молит.