Битва за сектор. Записки фаната - [11]

Я очень волновался. Вероятно, так же волнуются девушки перед первым разом. Не знаю, может быть, так же, как я тогда - на стадионе «Жальгирис» в Вильнюсе. Все очень просто: от первого раза, от того, как поставишь себя на первом выезде, зависит твоя репутация в движухе. Нельзя облажаться, нельзя.

В училище я познакомился с пареньком, который тоже решил найти себя в фанатизме, он учился на курс младше. В самом начале сезона 1984 года он пробил свой первый выезд, съездил на матч с ЦСКА, который проходил на закрытой арене армейского спортивного комплекса. Я с завистью слушал его рассказы о приключениях в Москве.

- «Кони» нас вычисляли еще на вокзале, поэтому до их конюшни мы добирались без роз. Только на секторе их надели. Но в Москве, ты прикинь, менты запрещают фанатеть. Можно только в ладоши хлопать, как на детском утреннике.

После матча (который «Зенит», кажется, проиграл) фанаты ЦСКА выпалили моего приятеля и разбили ему губы. Но этим обстоятельством паренек даже гордился - не всем на первом выезде удается поучаствовать в трайблах. Речь идет о Вадике Смолине, недавно он отметил двадцатипятилетие своего участия в фанатском движении. Кстати, внешне он мало изменился. Может, фанатизм сохраниться помогает…

И вот мой первый выезд.

Мы стояли на трибуне за воротами, сине-бело-голубая кучка. Фанат Длинный (он действительно был очень высоким и, наверное, поэтому болел не только за футбольный «Зенит», но и за питерский баскетбольный «Спартак») заводил: «Во-о-всем!» И мы подхватывали: «…Союзе знаменит ленинградский наш "Зенит"!»

Одно дело на своем стадионе, обнимая товарищей, раскачиваться, распевая: «Ша-ла-лай-ла э-э-у «Зе-нит!» Совсем другое - делать это на вражеском стадионе. Ты, твоя банда против десятков тысяч людей - это ощущение трудно передать. Думаю, каждый мальчик мечтает однажды превратиться в одного из трехсот спартанцев. Так вот: я был этим «спартанцем» много раз.

- Сворачиваем розетки, розетки сворачиваем! - командовал Фильтр, и мы сворачивали шарфы, а потом по команде раскручивали их броском вверх. В нас летело все, что оказывалось под рукой литовских болел: недоеденное мороженое, огрызки яблок и прочее говно. Я стоял в последней шеренге нашей банды, да еще и с краю, и мне досталось неслабо. Нас оцепили менты и солдаты внутренних войск, менты местные - литовцы, а солдаты - русские и азиаты. Литовские менты улыбались, видя, что показывают нам жители Вильнюса, а те изображали фрикции. Проще говоря, они обещали нас выебать. В ответ на это Фильтр засовывал палец в рот и оттопыривал им изнутри щеку: это, мол, мы вас, лабусы, в рот поимеем. Русские солдаты и выходцы из Средней Азии, глядя на Фильтра, лыбились: гы-гы-гы.

Матч закончился. С каким счетом - не помню, да это и неважно. Важно то, что я сумел бросить вызов многотысячной вражеской толпе. Да, я боялся, но не показал этого. Страха не имеют только шизоиды. А вот не показать свой страх - это да, это дорого стоит.

Литовцев выпускали со стадиона, а нас держали на трибуне, пока все они не выйдут. Вдруг я увидел: на трибуну поднимается моя мама:

- Пропустите, пропустите, там мой сын! - говорила она милиционерам довольно спокойным голосом, пробираясь ко мне. Но было заметно, что мама волнуется.

- Я заберу своего сына? Вон он - в синей куртке…

Милицейский майор посмотрел на меня, шестнадцатилетнего, и, видимо, убедился, что я не представляю никакой угрозы спокойствию Вильнюса, пожал плечами и ответил маме:

- Забирайте.

Я не был рад тому, что меня забрала мама, которая на всякий случай поехала вслед за мной в Вильнюс. Выглядело это не очень героически - уходить с сектора в сопровождении мамы. Но что было делать?

На выходе за нами увязались здоровенные литовцы лет на десять-пятнадцать старше меня, видимо, это были поклонники не только «Жальгириса», но и тяжелого рока: на голове прически в стиле «Deep Purple» и мудацкие усы подковой. Они стали сзади подсекать мне ноги, но я делал вид, что не замечаю их выходок. В конце концов до них дошло, что я не самый подходящий объект для выяснения отношений, и отстали.

Мы с мамой остались в Вильнюсе еще на день, гуляли по средневековым улочкам, пили кофе и ели мороженое в почти что европейских кафе, которыми в Ленинграде тогда и не пахло.

В те времена нельзя было называть себя фанатом, не «пробивая выезды». Чтобы завоевать на секторе уважение, нужно было ездить и ездить. Так как я решил во что бы то ни стало стать правым фанатом, я начал мотаться за командой. Правда, при ближайшем знакомстве зенитовский фанатизм оказался не таким небесно-сине-бело-голубым, как я себе его представлял вначале.

Бредя из Лужников после проигрыша «Зенита» в финале Кубка СССР, я обратил внимание на компанию из двух парней и двух девушек. У одного из парней, не то чтобы худого, а изможденного, была как-то странно согнута правая рука - кисть будто висела. Второй парень чем-то напоминал эстонского певца Тыниса Мяге. На голове одной из девушек была бумажная зенитовская кепка, она сидела на корточках, как умеют сидеть только жители Средней Азии, показывая всем проходящим бледные ляжки и белые трусы. Другая девица, довольно высокая, стояла, ее шикарные золотистые волосы слегка трепал ветер. Я грустно кивнул ребятам, мол, привет, товарищи по несчастью.