Битва за Фолкленды - [193]

Касательно же обязательств по отношению к жителям Фолклендских островов, тут судьями быть только им самим. Что они чувствуют? Как считают, отдано им должное или нет? Население территории не без основания может заявлять, что обязанность британского правительства заключалась прежде всего в недопущении вторжения аргентинцев, а не в превращении их родного дома в поле сражения. Ведь, как совершенно ясно, война почти неизбежно грозила разрушить хрупкий уклад жизни островитян, который они так надеялись сохранить. Да в самом деле так и получилось.

Самоопределение нельзя рассматривать как некую абсолютную концепцию. Если не брать в расчет более широких моментов, совершенно очевидна неразумность и несоразмерность отправки даже 1000 чел. на войну рисковать жизнями только из готовности позволить 1800 британским гражданам (и наполовину гражданам) находиться под управлением больше нравящегося им государства. Очевидна неизбежность — отбитое силой придется силой же и удерживать, причем на протяжении весьма длительного периода времени, вследствие чего несостоятельны любые надежды сохранить на островах прежние жизнь и порядки фактически отдельной страны. По данному вопросу можно заключить лишь следующее: если жители островов и теперь хотят оставаться сами по себе, они должны ухватиться за решение, предложенное в 1981 г., то есть за вариант «обратной аренды». Только в таком случае они смогут обеспечить собственную безопасность без риска нового нападения и в отсутствии масштабного военного присутствия британцев. Однако данный вариант потребует со стороны населения островов воли к позитивному действию.

Тут содержится и ответ на третий вопрос, который будет диктовать претензии миссис Тэтчер на создание достойного уважения исторического прецедента. Аргументы в пользу войны, основанные на принципе «продемонстрируем всем пример», всегда опасны. Ибо они могут послужить оправданием для совершенно несоразмерных ответных действий, как происходило в Юго-Восточной Азии в 1960-х и 1970-х годах. К тому же доводы демонстрируют тенденцию к избирательному применению: почему, например, Британия не использовала силу в 1965 г. для отстаивания концепции приоритета самоопределения в случае Родезии? И тут неизбежен определенный риск, ибо, как заметил один американский чиновник во время Фолклендской войны: «Желая доказать, что агрессия не пройдет, Британия доказала лишь, что противодействие ей (агрессии} будет смехотворно дорогостоящим».

Будущим историкам рассматриваемой нами войны не придется ограничиться только этим. Перед ними встанет задача оценить не только фактические последствия операции, но и гипотетический вариант — результат, получившийся бы в случае, если бы до войны все же не дошло. Каково оказалось бы воздействие на слабую и сильную страну решение Британии оставить Аргентину в положении победоносного владельца территории, захваченной силой в ходе ведущихся в ООН переговоров? Миссис Тэтчер и ее военный кабинет не упрекнешь в особо страстном стремлении к войне или в цинизме, проявленном в поисках мира, хотя некоторые министры, безусловно, считали мирное урегулирование более реально достижимым, нежели другие. Компромиссы, честно предложенные условиями планов Перу и ООН, послужили бы обоснованным оправданием отхода британского правительства от данных им парламенту обещаний. Они стали бы весомой наградой Аргентине за агрессию и походя вызвали бы крупный политический кризис в Британии. Компромиссы были бы оправданны предотвращением войны. Такие соображения Аргентина попросту отвергла. Те, кто считает подобные конфликты испытанием на прочность нового международного порядка, не должны забывать о факте — аргентинское вторжение как раз и являлось нарушением того мироустройства, и выступить в роли полицейского в этом случае вместо Британии не могли ни войска ООН, ни какая-то другая сила. Британии пришлось действовать вооруженной рукой, что вылилось в победу агрессии над мирными переговорами. Данное соображение с готовностью принималось большинством государств планеты на всем протяжении конфликта. Надо обладать странными моральными принципами, чтобы утверждать, будто теперь, когда кризис разрешился, наш мир сделался менее безопасным местом.

Но дело не только в этом. Пусть политическое или военное событие не всегда оказывается однозначным и поддающимся арифметическому определению, данный фактор не должен приводить к сбрасыванию его со счетов. Если бы 2 апреля Британия предоставила жителей Фолклендских островов их собственной судьбе, то уважению британского народа к себе и его доверию к своему политическому и военному руководству был бы нанесен сильнейший удар. Все верно, колониальные войны способны оказывать опасное воздействие на страны-участницы. Люди в них легко могут сорваться в шовинизм, видя, как где-то далеко-далеко, вне всякой досягаемости до родных домов и близких, разыгрывается некая партия — разворачивается игра, ведомая от имени нации профессионалами. Однако популярный в СМИ имидж Фолклендской войны не должен приниматься за фактический. 14 июня бритты не заполонили Трафальгарскую площадь, купаясь в истеричном восторге из-за победы. Реакция их во многих смыслах оказалась больше исполненной чувства собственного достоинства и менее крикливой, чем у лидеров, как происходило, когда оперативное соединение выходило в море. Лучше бы британскому народу и вовсе не ввязываться в эту войну. И все же после стольких лет, казавшихся многим годами национальной несостоятельности и упадка, нация очутилась перед лицом катастрофы, но сумела набраться сил и дать достойный ответ беде. Действия войск вернули народу уверенность. Он испытал глубокое удовлетворение от того, что дело, которое надо было сделать, было сделано так хорошо. Он с полным на то правом ощутил величие обновленной национальной гордости и уверенность в себе.