Битва за Берлин последнего штрафного батальона - [7]

– А теперь печальная новость, – объявил майор Трофимов, когда замполит выдохся и отступил назад. – Соседи съели наш ужин.

Майор дождался, пока печальный ропот стихнет, и описал подробности:

– Полевые кухни, направляющиеся в расположение батальона, по невыясненным обстоятельствам оказались в распоряжении 234-го стрелкового полка, бойцы которого посчитали, что это добавка, очень обрадовались, ну и… – майор притворно скорбно развел руками. – Виновные в головотяпстве будут наказаны, но съеденного, как говорится, не воротишь.

– Такая печаль, такая печаль, – иронически пробормотал стоящий слева от Максима бывший старший лейтенант артиллерии Борис Соломатин. – Этот мир устроен так жестоко… Кстати, насчет возврата съеденного, товарищ, – покосился он на Коренича. – Я бы с удовольствием сейчас выдал то, что мы съели на обед, и если нас через пять минут не распустят…

– Ваша информация устарела, Иван Петрович, в смысле, товарищ майор, – сухо улыбнулся замполит. – Не ввергайте в ужас вверенное вам подразделение. Работа уже проведена. Прибытие полевых кухонь ожидается через полтора часа – так что в этом плане полный порядок.

Снова сдержанный гул по рядам; подавляющее большинство штрафников были боевыми офицерами, элитой Вооруженных сил, и реагировать на все суетное и тщетное они должны были именно сдержанно.

– Отлично, – улыбнулся майор. – Командиры рот, разводите людей! Штаны никому не снимать!

Максим постепенно приходил в себя. Главным было – отрешиться от прошлого. Не было прошлого – боевых наград, офицерского звания, послужного списка и практически незапятнанной репутации. Всё ушло в туман. Какая разница, где воевать? Везде убивают. А израненное честолюбие и щемящее чувство справедливости можно и нужно засунуть в задницу.

Порядки в штрафном батальоне меньше всего напоминали тюремные. Обычная воинская часть со своей спецификой: умирать раньше прочих. Начальство не зверствовало. В указанное время прибыли запряженные понурыми клячами полевые кухни. Солдат кормили мясом, гречневой кашей, было достаточно чая и хлеба. После ужина солдатам выдали по две порции сухого пайка – с наказом не уничтожать раньше времени, а растолкать по вещевым мешкам и забыть. Полевые кухни и повара не всегда успевают за наступающими частями.

– Налетай, голодная братва! Пейте-ешьте тут, на том свете не дадут, – приговаривал разбитной кашевар, плюхая кашу в протянутые котелки.

Солдаты угрюмо помалкивали: в прошлой жизни за такие слова кашевару набили бы морду.

Коренич осваивался, вступал в разговоры, с удивлением отмечая, что люди вокруг него – такие же, как он, и у каждого своя нелепая история. В прежней жизни он с Юркой Шеботней не был особенно близок, но тут они держались вместе – хоть какая-то связь с нормальной жизнью. Пермяк Борька Соломатин утопил в пруду одно из орудий своей батареи: засмотрелся на лебедей, красиво рассекающих водную гладь, а подчиненные в это время нагадили. Артиллерийская поддержка атакующей роты оказалась слабой, подразделение не сумело закрепиться на высоте, и виновный нашелся – Соломатин без разговоров загудел в штрафбат. Здесь было много «желторотых» – необстрелянные лейтенанты, только окончившие офицерские курсы, ошибались, не зная, как вести себя в реальном бою. Кто-то мешкал с наступлением, кто-то приказывал стрелять не туда, кто-то не выполнял приказы – не по трусости, а по растерянности, неспособности сориентироваться в меняющейся обстановке. Досадная оплошка при объявлении координат стрельбы перед командой «Пли!» – минометная батарея накрыла железнодорожное полотно, необходимое советским войскам, и лейтенант Кибальчик получил заслуженную «путевку» в штрафную часть (хорошо хоть, к стенке не поставили). Лейтенанта Блинова пронзил понос перед атакой – то ли съел что-то несвежее, то ли правилами гигиены пренебрег. Командовать взводом в таком состоянии он, разумеется, не мог, судорожно метался, юркнул в блиндаж, который мгновением ранее покинул командир роты… Говорят, что на суде хохотали даже члены трибунала. Но закон суров, а физиология вторична. У лейтенанта Ахмадянова при транспортировке по железной дороге пропало вверенное имущество – четыре станковых пулемета. Инцидент, как выяснило дознание, случился на одной из станций в Западной Украине, где в лесах бандеровцев больше, чем малины, а всплыло это лишь после прибытия на конечную станцию в окрестностях Одера. Комроты капитан Бугаенко проявил неуместное в боевой обстановке милосердие к врагу: при штурме деревни в Восточной Померании пленил два десятка солдат вермахта и, впечатленный их мужеством и самоотверженностью, сделал благородный жест: отпустил офицера – якобы повел расстреливать, а сам пальнул в воздух, козырнул и объяснил на ломаном немецком, чтобы проваливал. О благородстве капитана стало известно солдатам, и кто-то настучал в Особый отдел. Добродушный и безвредный майор Писарчук командовал медсанбатом и лично проводил операцию «походно-полевой жене» командира полка, которой при налете вражеских истребителей повредило ноги. Спасти конечности было невозможно, началась гангрена, пришлось ампутировать, невзирая на протесты и гневные реляции опечаленного любовника. Подполковник бушевал, хватался за пистолет, грозился лично расстрелять всех хирургов, у которых «руки из задницы растут». Апофеозом гнева стал отчет военно-полевого медика (бывшего ветеринара), в котором черным по белому было написано про «ампутацию задних конечностей». Писарчук этот ляп проглядел. Майор Орехов отбывал двухмесячный срок за «попустительство к мародерству» своих подчиненных – солдат повязали, когда они в массовых количествах отправляли домой посылки, набитые одеждой и «изделиями немецкого ювелирного промысла», а их начальник был не в курсе. Капитан Рывкун изнасиловал молоденькую полячку – внучку функционера из просоветского Комитета национального спасения (с возмущением уверял, что девица сама кокетничала и строила глазки, от чего, собственно, и пошатнулись моральные устои сурового офицера). Лейтенант Дережко, к удовольствию немцев, завел солдат на минное поле. Капитан Ситников напился в боевой обстановке и орал, что не будет исполнять вредные приказы, чреватые уничтожением его подразделения. Майор Богомолов с вверенной ему комендантской ротой едва не прошляпил знамя гвардейского полка: немцы прорвались на фланге, потрепали штаб, и, кабы не находчивость одного быстроногого сержанта, часть пришлось бы расформировывать, а память о ней – предать позору.