Битва за Берлин последнего штрафного батальона - [4]

Максим Коренич волновался, как любой боец перед наступлением. Приказа еще не было, но он явственно витал в воздухе. Советский тыл гудел и громыхал. Через переправы на Одере нескончаемым потоком тянулись грузовики и бронетехника. На узловых станциях разгружались поезда. Подходили подкрепления, тянулись обозы тыловых служб. Солдаты изумленно таращились на диковинных среднеазиатских верблюдов, тянущих груженные доверху повозки. С недоумением смотрели на подразделение, марширующее по прифронтовой дороге – солдаты были в немецкой форме, со знаками отличия, вооружены и экипированы. Командовал подразделением щеголь-офицер в фуражке с высокой тульей. Отличались от врага эти люди лишь тем, что носили на рукавах трехцветные красно-черно-желтые повязки – цвета Веймарской республики [1] . Это шли бывшие военнопленные, жаждущие воевать против нацистов, так называемые «солдаты Зейдлица» – генерала вермахта, который достойно бился с большевиками под Сталинградом, а потом сдался в плен, когда фюрер предал свои окруженные армии; Зейдлиц объявил, что будет сражаться на чьей угодно стороне, лишь бы против Гитлера.

Максима Коренича поставили командиром взвода только месяц назад. Он помнил день, когда явился под светлые очи грузного капитана Гордеева. Тот стыдливо прикрывал рот, чтобы окружающие не почувствовали запах перегара. Гордеев всматривался в страницы личного дела офицера, переведенного со 2-го Белорусского фронта, поднимал голову, вздыхал, разглядывая застывшего навытяжку статного парня, в умных глазах которого плясал ироничный блеск. Доходило туго, ротному командиру приходилось читать вслух, чтобы отложилось в голове:

– Коренич Максим Евгеньевич, 18-го года рождения, уроженец города Могилев, москвич… – Последние два слова плохо соотносились в похмельном сознании капитана, он с усилием свел в кучку брови и строго спросил: – Еврей, что ли?

– Разве похож, товарищ капитан? – удивился Максим. – Отец белорус, мать русская. Но если изволите, буду евреем. В нашей стране ведь все национальности хороши, нет? Отец работал начальником узловой станции, в тридцать третьем его перевели в столицу – в управление железных дорог; мне пришлось доучиваться в Москве. Поступил в металлургический институт, в сороковом окончил. В действующей армии с сорок второго года. Прошел ускоренные офицерские курсы…

– Да я вижу, не слепой, читать умею, – перебил ротный, всматриваясь в прыгающие буквы личного дела. – Награждены медалью «За отвагу» и орденом Боевого Красного Знамени. Участвовали в сражениях на Курском выступе в качестве командира взвода; при освобождении Украины командовали диверсионно-парашютным взводом… и, судя по наградам, командовали неплохо… В чем дело, товарищ Коренич? – ротный вскинул голову, проявляя неуместную бдительность. – Из элиты, можно сказать – из разведывательно-диверсионного подразделения – вас переводят в обычную пехоту?

– А вы дальше читайте, товарищ капитан, – вздохнул Максим. – Там все написано. Неудачный прыжок, растяжение связок, два месяца в госпитале…

– А зачем мне калека? – насторожился Гордеев.

– Во-первых, что дают, то и берите, товарищ капитан, – начал терять терпение Максим. – Во-вторых, никакой я не калека. Бегаю и прыгаю лучше, чем вы и вся ваша рота. Но… по каким-то там критериям больше, увы, не гожусь для десанта.

Он умолчал про дядюшку по материнской линии, арестованного в тридцать седьмом году за участие в контрреволюционном заговоре с целью свержения Советской власти (Максим искренне не мог понять, как у человека, практически живущего на работе в одном из подразделений наркомата авиационной промышленности, нашлось время участвовать в каком-то заговоре). Избавиться от некрасивой строки в личном деле помог другой дядюшка – уже по отцовской линии, – «живущий» на работе в другом наркомате – юстиции. Максим умолчал, что был женат и развелся. Умолчал, что в сорок четвертом десять суток просидел на «губе» – избил подлеца при должности, по вине которого погибли люди. Умолчал, что временами, особенно в ненастье, недолеченную ногу выкручивает такая адская боль, что хочется лезть на стенку и покромсать в капусту некомпетентного хирурга, перепутавшего разрыв связок с растяжением и едва не оставившего бравого лейтенанта без ноги…

Командир второго взвода был убит неделей ранее. Ротный старшина, присматривающий за взводом, с таким восторгом передавал Кореничу дела, как будто после этого собрался ехать в Анапу. Личный состав Максиму попался терпимый – за исключением третьего отделения, где собралась строптивая и независимая публика. «Отделение буйных», – по секрету поведал старшина. Но трудностей Коренич не боялся. И о смерти старался не думать…

Ко всему он был готов… кроме того сюрприза, что преподнесла судьба под занавес войны. Взвод Желябина проглядел на переднем крае батарею дальнобойных 120-миллиметровых орудий!

В полдень 15 апреля позиции 27-й гвардейской дивизии 8-й гвардейской армии подверглись массированному обстрелу. Львиная доля огня обрушилась на замаскированный командный пункт в километре от передовой, откуда командование фронта собиралось наблюдать за ходом предстоящего наступления! Через полчаса туда должен был прибыть командующий фронтом – и ему повезло, что немцы поспешили с обстрелом. Что-то не срослось у наводчиков, засевших на советской территории. Мощные снаряды накрыли ЗКП, превратив его в груду битого бетона и цементной пыли. Под завалами погибло отделение военных строителей, завершавших работы, генерал-майор из штаба 8-й армии и несколько штабных офицеров.