Битва за Берлин последнего штрафного батальона - [17]

Максим устыдился – не было у этих людей возможности уехать. Транспорта не нашлось для больной, кому они нужны, эти старые и умственно неполноценные? Здесь не СССР, в котором «старикам везде у нас почет».

– Дай, думаю, комод проверю, – сбивчиво повествовал Блинов. – Мало ли чего… А они тут, блин… В общем, думали, что удачно спрятались.

– Посмотрите, как дрожит эта старая перделка, – ухмыльнулся Борька и помолчал, подыскивая выразительное сравнение. – Как чукча в условиях Крайнего Севера… – и, кажется, сам устыдился своих слов, смущенно кашлянул.

– А дверь зачем оторвал? – спросил Коренич.

– А оно само, – смутился Блинов.

– Пойдемте отсюда, – предложил Кибальчик. – А то мне отчего-то кажется, что мы этих людей смущаем.

– Да, я тоже не расположен сегодня убивать и насиловать стариков, женщин и детей, – тяжеловато пошутил Борька.

Максим осторожно прикрыл дверцу комода. Кибальчик поднял оторванную, пристроил на место – старуха чуть не умирала от ужаса, шептала: «Найн, найн…» На цыпочках, озираясь, штрафники удалились из комнаты и, хихикая, бросились к выходу.

– А ну, шире шаг! – поторапливал марширующие колонны майор Трофимов. – Отстаем, бойцы! Немцы убегают гораздо быстрее, чем вы изволите наступать!

– И что нам теперь, догонять их, теряя штаны? – ворчали бойцы. – Больно надо ноги сбивать…

– Разговорчики в строю! – рычал замполит Кузин и втихомолку ухмылялся.

На подступах к Берлину творилось что-то безобразное. Гражданские бросали тачки, повозки, багаж, бежали налегке. Войска оставляли автомобили, бронетехнику, в которых не оставалось горючего – добыть его было негде. Советская авиация безраздельно господствовала в воздухе. Германский воздушный флот к концу апреля фактически перестал существовать. Самолеты, базировавшиеся в других областях Германии, не могли пробиться к Берлину. Бомбардировщики с красными звездами на фюзеляжах проносились над головой, а через пару-тройку минут где-то впереди начинали грохотать взрывы.

– Смотрите, немецкие самолеты! – вдруг закричал кто-то, и солдаты, вместо того чтобы разбегаться, недоверчиво задрали головы.

Из-за западного леса навстречу неторопливым бомбардировщикам-«Лавочкиным» неслись два небольших немецких истребителя. Об их принадлежности сообщали белые кресты на фюзеляже.

Дальше произошло нечто невероятное. На уцелевшем аэродроме в Темпельхофе готовили летчиков-самоубийц – вроде японских камикадзе. Немецкое командование даже не подозревало, что такое количество пилотов люфтваффе будет готово пожертвовать собой во имя рейха. Самолеты врезались в мосты, возведенные советскими саперами, таранили танковые колонны, железнодорожные станции. Эффект от этих действий был небольшим, но достаточным, чтобы раздражать советское командование.

И теперь немецкие истребители неслись наперерез тройке бомбардировщиков. Их намерения были вполне ясны. Советский пилот, следующий в центре ряда, попытался увести неповоротливую машину в сторону, но не успел. В небе прогремел оглушительный взрыв, и обе машины, разваливаясь на части, кувыркаясь, полетели вниз, рухнули за северным лесом. От последующего взрыва подпрыгнула земля.

– Вот сука!!! – не сговариваясь, взревели штрафники.

Строй бомбардировщиков распался. Второй немецкий истребитель заходил по широкой дуге, подыскивая жертву. Из-под облаков с ревом вывалился перехватчик «Петляков», спикировал на немца. Искрящие трассиры прочертили небо, вспыхнул хвост фашистского смертника. Он начал падать, но как-то выровнялся, попытался набрать высоту, но тут самолет завибрировал, горящий хвост просел ниже носа, пламя охватило половину фюзеляжа, и машину потащило вниз, на деревья. А перехватчик гордо помахал крыльями, сделал круг почета над местом крушения и удалился к себе за облака.

– Ну, слава богу, – ворчали солдаты. – Молодец, парень.

Чем глубже войска вгрызались в немецкую территорию, тем драматичнее вырисовывалось положение, в котором оказался противник и ни в чем не повинные штатские. Раздавленные и обгоревшие тела людей и животных валялись на проезжей части, в водоотводных канавах, в стороне от дорог. Солдаты отворачивались – трупы стариков, женщин, особенно молодых и привлекательных, не способствовали поднятию боевого духа. Вокруг громоздились перевернутые повозки, брошенная и подбитая артиллерией техника.

Немцы бросали не только убитых, но и раненых. Группа перевязанных солдат копошилась у обочины. Подняться и что-то сделать без посторонней помощи они уже не могли. Кто-то сматывал с себя окровавленный бинт, чтобы наложить свежий. У другого, лежащего под деревом, была полностью забинтована голова, оставлены лишь дырки для глаз. Раненые смотрели без эмоций, как мимо, не обращая на них внимания, идут вражеские солдаты.

Офицер, раненный в живот, сидел, прислонясь к лафету разбитого орудия, зажимал рану рукой и с неприязнью рассматривал приближающуюся колонну. Жуткие боли не мешали ему выказывать презрение к «ордам монгольских захватчиков», безнаказанно марширующим по его цивилизованной стране. Свободная рука шарила по траве, фриц приподнял автомат, пытался навести дрожащей рукой. Из колонны прозвучал одиночный выстрел – офицер обмяк, из дырочки во лбу заструилась кровь…