Битва в пути - [268]

— Эх, Дмитрий Алексеевич! — Даша услышала обиду в словах Сережи. — И вы до сих пор не понимаете, в чем корень вопроса! — Он двинул стулом с гневным укором. — Да разве скрипач бросит свою скрипку и пойдет заведовать филармонией? Да вы и не предложите такого хорошему скрипачу. Разве какому никудышному! А для меня мой станок не хуже скрипки. Я каждую свою фрезу по голосу различаю! И вы мне: «Покинь свой станок!» Уж кто б другой говорил, а от вас обидно!

— Ну, прости. Что же для тебя сделать? Я понимаю твои обиды. Только должен тебе прямо сказать: не в одном Гурове беда. Трудностей еще много. Растем мы и сами себя обгоняем.

— Это я понимаю, только все же обидно.

Они продолжали говорить, а Даша несмело, косо взглянула на Бахирева.

Он заметил это:

— Не горюй, Даша, с жильем устроим. Вот какое дело, ребята. Деньги мы найдем. Материалы тоже раздобудем. А строителей у нас нет. Хотите объединиться с такими же, как и вы, и к осени сообща выстроить себе дом, по своему плану и вкусу?

Даша знала, как трудно на заводе с жильем, почти смирилась с мыслью отгородить себе уголок в кухне у Василия Васильевича. Комнатка в общежитии была пределом ее желаний. И вдруг заговорили о целой квартире, которую можно спланировать, покрасить, отделать по собственному вкусу, о квартире с газом, с водопроводом, даже с ванной. Она боялась дохнуть: как бы не отлетела, по разрушилась это готовая воплотиться мечта…

— Там, в приемной, еще Синенький с Тосей по этому же вопросу. И еще ребята из моторного. — Ей казалось, что чем больше людей ухватятся за этот замысел, тем он станет реальнее.

— Зовите их всех.

Чубасов спешил в кабинет Бахирева, ожидая увидеть его подавленным, растерянным, одиноким. Он нашел Бахирева в плотном кольце разгоряченной молодежи. Все разглядывали и обсуждали какие-то планы.

— Эту стенку можно будет повернуть и так, я так, и так. Смотря по желанию жильцов, — говорил Бахирез и передвигал по плану спичку, изображавшую стену.

Он казался таким же разгоряченным и взволнованным, как окружавшие его комсомольцы. Лицо его стало бледнее, чем раньше, а темные глаза словно выросли.

Чубасов тихо присел в стороне.

Разговор закончился, все вышли, только Даша задержалась у порога. Бахирев, сразу погрустневший, в тишине сказал ей;

— Все организуем, Даша. Не теряй надежды.

У нее вырвалось:

— Ой, уж как хотели бы мы… на вас надеяться… Только когда она ушла, Бахирев понял, что стояло зa ее словами — недоумение, укоризна, призыв к ответу. Вот уж не думал, что ему придется «отвечать» за себя, за Тину и Катю перед молоденькой стерженщицей… Странно сплеталась его судьба с судьбой этой девушки. Когда-то первая она обдала его доверием в грохоте чугунолитейного. Странно? Нет, что же странного? Есть многие судьбы, которые неизбежно рано или поздно сливаются, сплетаются, потому что образуют один поток. Такова судьба его самого, Даши, Сережи и бедного Чубасова, который сидит здесь, придавленный всем происшедшим с Бахиревым. Есть судьбы, которые временно текут где-то рядом, параллельно, а потом уходят в сторону, в песок… Такова судьба Вальгана.

— Ребята хотят сами построить для себя дом, — обратился Бахирев к Чубасову. — Средства и материалы мы найдем. Это только первая проба. Будем строить новые поселки.

Он рассказывал Чубасову о своих планах строительства жилья для рабочих.

— И насчет перестройки завода у меня новая идея. Видишь, что получается…

Он объяснил свои наметки.

«Сделать все это за ночь… — думал Чубасов. — И за какую ночь! Сколько б он своротил, если бы сам себе не чинил помех!»

— Знаешь, чего мне сейчас хочется? — не сказал, а сквозь стиснутые зубы процедил он. — Дать тебе, — он поднял каменный кулак. — Да так, чтоб в лёжку… Чтоб не скоро поднялся…

Кулак опустился, но оскал стиснутых металлических зубов зло поблескивал из-под ощеренной, приподнятой верхней губы. Бахиреву вспомнилась «жениховская» улыбка первой встречи. Вспомнились слова, сказанные на улице имени сталевара Чубасова: «Технику совершенствуй, сам совершенствуйся… не теряй своего достоинства, соответствуй своему положению. Не перед соседями ответственность — перед человечеством…»

— Что ж не размахнешься?

— Жалко… — Где-то в гуще великолепных ресниц, в глубине чубасовских глаз мелькнула жалость, но он торопливо спрятал ее и сказал еще жестче: — Да не тебя жалко! Руки жалко марать. Вошла секретарша и доложила:

— Инженеры собираются в кабинете директора.

Бахирев вспомнил, что сегодня он должен был перебраться в кабинет Вальгана и там назначил совещание командного состава завода.

— Пошли, — сказал Чубасов. — Ты соображаешь, что ты наделал? Чтоб все это загладить, чтоб вести за собой людей, надо вдвойне, втройне… Надо дышать, надо жить заводом!..

— Что же у меня еще остается? — тихо возразил Ба- хирев. — Не здесь, — он кивнул на стены кабинета. — Здесь! — едва заметным движением он указал на грудь.

Знакомые панели и портьеры. Знакомая винно-красная дорожка. Она обладает свойством то сжиматься, то растягиваться до непомерной длины. Сегодня она опять невыносимо длинна.

Все уже были в сборе. Со всех сторон смотрели глаза, осуждающие, брезгливые, острые, любопытные. «Как поведет себя новый директор после скандального происшествия? Как выкарабкается из этого положения?»