Битва в пути - [12]
— Начальник цеха сборки, ваши претензии!
— Хорошо сработали! — лениво поднявшись, недружелюбно усмехнулся Рославлев. — Конвейер жмет из последнего… В закромах пусто… По многим деталям нулевые позиции…
— Втулочка! — долетел откуда-то из-за спин, из сумрака низкой комнаты тихий и стонущий голос.
— Ну да! — гулко отозвался Рославлев. — Втулки нет! Дожили! Втулка конвейеру угрожает!.. Половина тракторов идет недоукомплектованными на конец конвейера. Два последних трактора сняли без фар.
— Почему без фар? — насторожился Уханов.
— Нет пальца кронштейна! Программу завода в палец загоняем! Пальцы и втулки решают судьбу конвейера!.. Гильзу моторный гонит бракованную…
— Почему бракованная?
— Потому что привыкли в моторном работать не плюс — минус микрон, а плюс — минус лапоть! — прогудел Рославлев. Собрав в складки лоб, он с усилием приподнял тяжелые белые брови, и из-под зубных щеток выглянули на свет два неожиданно ясных и даже наивных глаза. — Должна же у моторного и чугунолитейного, помимо всего прочего, быть еще и совесть!
Закончив мрачную речь этим исторгнутым из глубины души воззванием к совести, Рославлев сел.
— Что у вас с гильзами, моторный цех? — обратился Уханов к молоденькому, кареглазому, тоненькому, как девушка, инженеру. — И опять ты пришел, Сагуров? — упрекнул он. — Начальник цеха в кабинете отсиживается, заместителей посылает? Что там у вас с гильзами?
Кареглазый поднялся с гибкостью разогнувшейся лозы и заговорил быстро, громко, негодующе:
— Что с гильзой! Что с гильзой?! Спросите у чугунщиков, что у них там с гильзой! То давали нам с отбелом, то совсем не дают! Да что там гильза! Блока нет! Вот до чего дожили! — Он повернулся к маленькому, худому и черному от копоти человеку и ожесточенно накинулся на него: — Дайте вы мне по крайней мере блок! Блок будет — остальное я из вас выколочу! А блоков нет — ничего нет.
И снова в мгновенной тишине раздался стон, летящий откуда-то из дымного сумрака:
— Втулка! Втулочка!.. Надо же ее выбивать!
— Да, втулочка! — досадливо подхватил молодой инженер. — Хоть бы уж она на деталь-то была похожа! Втулочка на рапорте выплывает!
— Как бы она еще и на парткоме не выплыла! — угрожающе пророкотал Рославлев.
Инженеры говорили горячо, но за горячностью чувствовался не избыток энергии, а нервозность и утомление.
За кажущейся плавностью конвейера раскрывалась для Бахирева лихорадочная и с перебоями пульсация завода. Да, здесь была кухня со своей грязью и копотью, с тысячами мелочных забот и недоделок и с большими заботами заводского коллектива.
Бахирев не был новичком и отлично знал, чего стоит заводу величественный ход большого конвейера. Но с первых слов он почувствовал и чрезмерную контрастность отдельных участков завода и чрезмерную лихорадочность рапорта. Предчувствие опасности заставляло Бахирева слышать в каждой фразе скрытый сигнал тревоги.
— Опять все цехи предъявляют дефицит чугунолитейному, — строго говорил Уханов. — Что там у вас с блоком? Что же вы молчите? Мыслей своих выразить не в силах?
— Я устал свои мысли выражать, — прижавшись в угол и блестя злыми глазами, говорил маленький закопченный человек. — Бегут рабочие. Шихта бракованная. Нужных чугунов нет…
— Вы эту объективщину бросьте! — крикнул с места инженер моторного.
— Это я слышал… Объективщиком крестят на каждом рапорте. Ругать — все, а помогать — никто!
Рапорт перешел в перебранку, и Уханов с трудом утихомирил разгорячившихся инженеров:
— Товарищи, спокойнее!.. Ведь решается вопрос, быть или не быть квартальному плану! Втулки и гильзы—аварийно! Блоки. — сверхаварийно!
Кончился рапорт. Озабоченные, усталые люди расходились из полутемной, прокуренной каморки по цехам.
«Все понимаю, — думал Дмитрий, идя за Ухановым. — Своя «кухня» есть всюду… И у нас она была… Но такая ли? Может, и у нас так же было, да пригляделся, своего не замечал? Нет, не так! Все было нормальнее, яснее, здоровее…»
То возникало перед глазами тяжелое переходящее знамя в элегантном кабинете Вальгана, то слышался стонущий в полумраке голос: «Втулочка!.. Надо же ее выбивать!..» Впечатления были отрывисты, противоречивы и тревожны. Из смеси все яснее выступало все то же ощущение болезненности заводской жизни. Так порой при встрече с человеком по горячему румянцу щек, по блеску глаз, по излишнему оживлению начинаешь подозревать тайно терзающую лихорадку. И все настойчивее гвоздила мозг одна тревожная мысль: «Зачем уступил, согласился приехать? Что мне здесь надо? Масштабы? Положение главного? Деньги? На черта мне все это! Мне бы сидеть на своем месте, делать свое дело без сучка, без задоринки! Там я так и делал. А здесь?.. Дело незнакомое, люди незнакомые, обстановка неясная. Ненормальная обстановка».
Первой мартовской ростепелью омывало асфальт проходов. Сосульки свисали с крыш. Цехи уходили вдаль длинными рядами. Где-то далеко, у реки, ухала кузница.
Завод лежал перед Дмитрием как задача, которую необходимо решить.
Бахирев рвался в цехи, но прежде ему пришлось зайти в отдел кадров, заняться собственным оформлением, потом засесть за техническую документацию.
Так прошло полдня. Между сменами на заводском дворе состоялся общезаводской митинг. На площадь у проходной, возле статуи Сталина, поставили грузовик, затянутый кумачом. Заиграл оркестр, разместившийся возле грузовика, и зеркально сверкнули трубы. Рябило в глазах от этого блеска, от алмазной капели, что дробилась, падала с прозрачных сосулек, от слюдяной наледи на снегах заводского сквера.
Повесть посвящена одному из эпизодов Сталинградской битвы — эвакуации по реке раненых. На волжском санитарно-транспортном судне пересекаются судьбы врача Катерины Ивановны и раненого лейтенанта-танкиста Антона, прозванного друзьями по танковой школе «командармом» за прирожденное умение руководить. Повесть автобиографична и почти документальна: сама Галина Николаева (настоящая фамилия — Волянская) по первой профессии и по призванию — врач, пятнадцать лет проработала по специальности и с июля 1942 г.
Сборник прозы Галины Николаевой содержит рассказы, написанные на протяжении всей ее творческой жизни. Рассказ о Великой Отечественной войне «Гибель командарма» является одним из классических произведений советской военной прозы. Оригинальны и «Рассказы бабки Василисы» с их народным языком и эмоциональной насыщенностью, а в поэтическом «Нашем саде» представлен своеобразный сплав публицистики, выразительных описаний природы, размышлений о жизни и искусстве. В сборник включены четыре рассказа писательницы, которые при ее жизни не были опубликованы: «Любовь», «Москвичка», «Детство Владимира», «Тина».
Василий подвинул к себе тарелку, обвел сидящих медленным твердым взглядом и сказал:— Ну, рассказывайте, как в колхозе?— Да что в колхозе… Землю остудили — не навозят второй год… Я сам-то в МТС работаю, а здесь люди никак дело не наладят, — ответил Степан.Они говорили о колхозных делах, и как будто все шло по порядку, только глаза у всех троих были остановившиеся да Авдотья то и дело замирала на полуслове.
Действие романа Анатолия Яброва, писателя из Новокузнецка, охватывает период от последних предреволюционных годов до конца 60-х. В центре произведения — образ Евлании Пыжовой, образ сложный, противоречивый. Повествуя о полной драматизма жизни, исследуя психологию героини, автор показывает, как влияет на судьбу этой женщины ее индивидуализм, сколько зла приносит он и ей самой, и окружающим. А. Ябров ярко воссоздает трудовую атмосферу 30-х — 40-х годов — эпохи больших строек, стахановского движения, героизма и самоотверженности работников тыла в период Великой Отечественной.
В книгу Семена Гехта вошли рассказы и повесть «Пароход идет в Яффу и обратно» (1936) — произведения, наиболее ярко представляющие этого писателя одесской школы. Пристальное внимание к происходящему, верность еврейской теме, драматические события жизни самого Гехта нашли отражение в его творчестве.
Марианна Викторовна Яблонская (1938—1980), известная драматическая актриса, была уроженкой Ленинграда. Там, в блокадном городе, прошло ее раннее детство. Там она окончила театральный институт, работала в театрах, написала первые рассказы. Ее проза по тематике — типичная проза сорокалетних, детьми переживших все ужасы войны, голода и послевоенной разрухи. Герои ее рассказов — ее ровесники, товарищи по двору, по школе, по театральной сцене. Ее прозе в большей мере свойствен драматизм, очевидно обусловленный нелегкими вехами биографии, блокадного детства.
Прижизненное издание для всех авторов. Среди авторов сборника: А. Ахматова, Вс. Рождественский, Ф. Сологуб, В. Ходасевич, Евг. Замятин, Мих. Зощенко, А. Ремизов, М. Шагинян, Вяч. Шишков, Г. Иванов, М. Кузмин, И. Одоевцева, Ник. Оцуп, Всев. Иванов, Ольга Форш и многие другие. Первое выступление М. Зощенко в печати.
