Битва на Калке. Пока летит стрела - [3]

Да и приходить сюда не следовало. Знал ведь, когда спозаранку выбирался из своей избушки, что ни нынче, ни завтра, ни послезавтра никакого приказа от хозяина не будет. До работы ли теперь? Кузня — вон уж сколько дней стоит холодная, и всё, что излажено умелыми руками Ивана и других Малафеевых работников, лежит в углу бесполезной кучей. И подковы конские, и топоры, и наконечники для сулиц[1], и запоры хитроумные для ворот и дверей, и гвозди, и много чего ещё — всё это будто в одночасье потеряло цену для новгородских граждан. Уж месяц, как последний гвоздь купили у Малафея, а с тех пор — ничего. И работники Малафеевы, все трое, разошлись кто куда, искать пропитания.

Иван остался. Куда уйдёшь, если уйти некуда? Да и виру[2] надо хозяину отработать. Десять гривен на суде у тысяцкого положили Ивану заплатить за убийство Малафеева работника.

Был такой Вешняк, в закупах[3] у хозяина состоял. А Иван-то его возьми да убей. Ни с того ни с сего. Над мёртвым телом убиенного работника Ивана и повязали, и прямо к тысяцкому. А рука у Ивана в крови. И свидетелей аж пятеро, Малафей старший.

Иван было отпираться, да вышло так, что не отопрёшься. Тысяцкий недолго думал. Десять гривен, и в грамотке тут же прописали. Та грамотка у Малафея в потайном ларце лежит, и Ивана, бывшего вольного человека, держит на привязи крепче всякой цепи. Ещё целых два года спину гнуть на Малафейку губатого. И то ладно, что сам-то Малафей мужик не злой, только до выгоды своей страсть какой справедливый — крохи никому не уступит.

Иван, прислонившись к косяку, почувствовал вдруг, что утренний сон, из которого с таким трудом выбрался, вновь обволакивает его, как пуховым покрывалом. Не хватает ещё прямо тут заснуть, перед хозяйскими покоями. Больше всего боялся Иван показаться губастому Малафею слабым и жалким. Хотя хозяин теперь, как и все, еле ноги таскает и вряд ли станет обращать внимание на Иванову слабость, а всё же. Ни словом, ни полсловом Иван никогда не обмолвился, что нету уже сил терпеть голодуху, не намекнул хотя бы Малафею: взял, мол, меня в рабы — так корми получше, что ли.

Решив больше не ждать, отзовётся ли хозяин, Иван встряхнулся и поплёлся на двор. Захочет Малафей, так сам пусть приходит.

Снаружи было морозно. Хотелось вдохнуть полной грудью жгучего воздуха, чтобы совсем прояснилось в голове. Но Иван знал, что если этак вдохнёшь, то совсем худо станет. Потемнеет в глазах, закружится — и упадёшь в глубокий снег. Некому стало снег убирать со двора. Да что там снег! Выйди-ка на улицу, оглянись кругом — иной раз и живой души не увидишь! Ещё в начале зимы народ как-то толокся, чего-то делал. Да и нищие, которых вдруг развелось множество (иные даже из бывших зажиточных горожан), ползали повсюду, сидели на каждом углу, скулили под каждыми воротами, выпрашивая поесть чего-нибудь, даже дрались друг с дружкой из-за хлебной корки. Теперь уже и нищих не видно. То ли просить не у кого стало, то ли сами вымерли все. Иван как-то ходил к Софии Великой (послал хозяин еды какой купить на последнее серебро), так ужаснулся! Скудельницы, срубы для мёртвых тел, там и сям поставлены и уж переполнены — покойников-то рядом стали класть. А кто и просто возле домов своих валяется неприбранный. Видать, у близких-то и сил нет родного покойника к скудельнице волочь. Какой уж тут торг! Едва выменял Иван тогда горсть серебра на холщовый мешочек прелой, с мусором, пшеницы.

Голод правил теперь в славном Новгороде. Смерть по улицам бродила прямо средь бела дня, сама такая же равнодушная, как и те, кого она забирала.

Но не везде, однако, был ей свободный ход. Туда, за Волховский мост, где княжеские хоромы стояли, а также находились подворья новгородских богачей, оставшихся верными прислужниками Ярослава, голодная смерть не допускалась. Дружинники князя Ярослава Всеволодовича все подходы ко дворцу надёжно сторожили, поди сунься. И сами сытые да румяные, и кони их овсом кормленые.

Князь Ярослав Всеволодович, осерчав на граждан новгородских, решил с ними поступить по-простому, без тонких хитростей. Ушёл из Новгорода да и заступил все торговые пути. Мышь не проскочит! А здешних-то мышей давно всех поели.

И собак поели. Поначалу вроде брезговал народ собак есть, потому что те, твари бессмысленные, с голодухи мертвецов грызли. Съешь такую — вроде как сам людоедом станешь. А потом ничего, стали есть собачек-то. Нынче ни одной уж не отыщешь. Разве что со стороны княжеского дворца услышишь весёлый заливистый лай. Там посадник Ярослава сидит с войском, там припасов много. Коням овса дают в полную меру! Когда дружинники Ярославовы куда-то выезжают по своим делам, то та улица, где они поскачут, считай, милостью княжеской подарена. Конь-то сытый, возьмёт да и опростается, рассыплет по снегу коричневые яблоки, исходящие паром. Налетай, кто успеет! Разломишь такое яблоко, а внутри, как семечки в пахучем плоде, зёрнышки овса — мягкие, солоноватые. Во рту от них такая сытость забытая. А можно и не выбирать зёрнышки. Просто откусывай да жуй, пока тёплое.

А дружинникам Князевым утеха: остановятся поодаль и хохочут, глядя, как гордые жители новгородские торопливо насыщаются конским говном.