Бишу-ягуар - [10]

И вдруг они оказались прямо под ней, беззащитные и беспомощно оглядывающиеся по сторонам, недоумевая, куда пропали следы. Бишу посмотрела вниз. Это был самый подходящий момент для нападения, для того, чтобы положить конец беспощадному преследованию. Испытанные охотничьи инстинкты, все, чему ее обучали с детства, подсказывало: настал этот миг – быстро и неслышно спрыгнуть вниз на зеленый мох спиной к солнцу и свету, метнуться к горлу одного преследователя, молниеносно рвануть разящими задними лапами, затем развернуться и броситься на второго…

Долго еще. Бишу лежала, не шевелясь, лишь время от времени поворачивая голову и осматриваясь по сторонам. Наконец она стала осторожно спускаться по стволу, стараясь не делать слишком резких движений. В солнечных бликах, чередующихся с пятнами тени, шкура Бишу переливалась яркими коричневыми, желтыми и черными красками. Казалось, вся красота тропического леса отразилась в ее облике. Если бы в этот миг какому-нибудь человеку посчастливилось увидеть ее, он бы наверняка подумал, что более прекрасного создания нет во всем мире.

Вдруг Бишу ощутила удушающую боль в горле – в шею впилась веревка, обрывок которой застрял, заклинившись между сучьями. Бишу бешено рванулась, оскалив зубы, с горящими глазами, сражаясь всем отчаянно извивающимся телом, и… сорвалась.

Петля затянулась вокруг шеи, и Бишу повисла, раскачиваясь из стороны в сторону и слепо рассекая передними лапами воздух. В глазах помутнело, и заполыхали багрово-огненные тучи, в которых растворилась ясная зелень леса; потом засверкали яркие искорки и вспыхнули ослепительные огни, и наконец разлилось давящее, пугающее красное марево, постепенно сменившееся непроницаемой серой мглой. Затем наступила тьма.

Глава 5

Когда солнце заскользило к горизонту, таинственную тишину сельвы разорвала вечерняя какофония.

Сначала послышались пронзительные вопли попугаев, громко перебранивавшихся злыми хриплыми голосами. Постепенно к нестройному гомону присоединились другие пернатые. Птицы, сидя каждая на своей ветке, казалось, возвещали сородичам: «Это моя ветка, я ее заняла, не смейте сюда соваться».

Территориальные раздоры порой затягивались до утра, случалось, шумный, но безобидный гвалт сменялся жестокими схватками, в которых в ход шли растопыренные крылья и острые клювы и когти.

Вскоре обезьяны начали возбужденно прыгать по верхушкам деревьев, на ходу срывая и тут же съедая сочные, мясистые побеги и аппетитные молодые листья. Среди обезьян выделялась крохотная, не более пяти дюймов в длину, желтая тамарина из семейства игрунковых, которую иногда называют львиной обезьянкой за пышную гриву; мелькая среди просвечивающей листвы, она злобно визжала на соседей – пушистый комочек со скверным характером. Похрюкивали пекари, вскапывая почву в поисках личинок и кореньев; безобразный тапир, негромко повизгивая, продирался сквозь сельву в поисках пальмовых орехов – он сам прокладывал себе дорогу, а не шел протоптанными тропами, как остальные животные.

Ночью рев в сельве становился оглушающим – порой путешественнику, чтобы быть услышанным, приходилось кричать во все горло; все это составляло жизнь гигантского бассейна великой Амазонки. Некоторые из мелких безымянных притоков (лишь крупные притоки, которых было больше тысячи, носили названия) разливались настолько, что исчезал из виду противоположный берег. Часто течение несло плавучие острова, которые рассыпались и исчезали во время дождей; за ночь уровень воды порой поднимался на шестьдесят футов, что влекло за собой неминуемую гибель живых существ, не сумевших найти спасение на возвышенных местах.

Тысячи белых цапель парили над водой, и их резкие крики присоединялись к общему гаму; когда птицы садились на землю и затихали, эстафету принимали хищники, так что сельва не смолкала ни на мгновение.

Раз в месяц огромная смертоносная приливная волна высотой в двадцать футов неслась вверх по течению со скоростью пятьдесят миль в час, сметая и уничтожая на своем пути все живое, – лишь тогда рев волны заглушал голоса животных.

С заходом солнца наступила блаженная прохлада. Но от шума спасения не было.

* * *

Целый день индеец искал потерянный след.

Когда он понял, что окончательно сбился, то невозмутимо разжег костер, присел на землю рядом с дочерью и уставился на пламя.

Наконец он сказал, не глядя на девочку:

– Возле деревьев-коричников – вот где я потерял след. Животное направляется к горам, но знает, что я его преследую, поэтому намеренно уклоняется в сторону, чтобы меня запутать.

Марика вскочила на ноги и, смущенно улыбаясь, спросила:

– Пойдем считать гевеи?

Урубелава пожал плечами:

– Гевеи могут подождать. Мы возвращаемся.

Они повернули обратно, только теперь индеец шел зигзагами – сто шагов в одну сторону, потом в другую, обрубая длинным ножом лианы и ветви, преграждавшие путь.

Солнце висело низко над горизонтом, и косые желтые лучи проникали в гущу деревьев, отбрасывающих причудливые, порой зловещие тени. Заметив, что дочь испуганно поежилась, Урубелава сказал:

– Не бойся, здесь нечего бояться.

Он знал, что Марика страшится темноты, поэтому, когда они поравнялись с огромной стофутовой сейбой с многочисленными стволами, растущими из могучего основания, он сказал: