Биржа — Игра на деньги - [28]

Проблема с Гарри не в том, что это проблема человека, который сделал, а потом потерял кучу денег, и даже не в том, что новые Гарри вылупляются буквально сейчас, чтобы сыграть ту же роль в будущем месяце или в будущем году. Проблема выходит за пределы самого Гарри и за пределы Уолл-стрит. Это нечто вроде вируса, которым заразилась вся страна, когда индивидуальность определяется не тем, насколько крепко сшиты сапоги или насколько хорошо спета песня, а суммой цифр, выдаваемой арифмометром. Обычно мы слышим от арифмометра только о триумфах, но кто цифирью живет, от цифири и погибает, а это очень неутешительно, когда надгробную эпитафию вам тоже отстукивает арифмометр. Может быть, измерение человека его положением на рынке есть одна из казней нашего времени, но если бы какой-нибудь ученый объяснил нам, почему так происходит, мы узнали бы о себе гораздо больше.

Я увидел его в баре отеля «Карлтон» — человека, который был легендой моего поколения на Уолл-стрит. Правда, он не выглядел, как легенда. Он выглядел как просто человек в четко подогнанном костюме, лысеющий, поджарый, мрачный тип, ищущий истину на дне стопки виски. Может быть, все легенды проходят через такой этап, а Пол Хорнунг и Кассиус Клей до него еще просто не добрались. Гарри сидел и гонял соломинкой кубики льда в стакане. Я не видел его несколько лет, поэтому подошел и поинтересовался, как дела. Он не прекратил гонять свои льдинки, а просто сказал: «Я снова умудрился это сделать». Я не понял. Что он снова умудрился сделать? Я ведь очень давно его не видел. На этот раз он прокричал свой ответ, и радостное жужжание в баре смолкло, а все головы повернулись в нашу сторону

— Я снова умудрился это сделать! Я снова умудрился это сделать!

Гарри вытащил из кармана полоску бумаги — калькуляторную ленту. На ней было полно красных пометок, а цифра в конце гласила: «00,00». Тогда до меня начало смутно доходить, что сделал Гарри: он расстался на бирже со своим миллионом, что второй раз привело его к той же точке, с которой он начал, — к отметке «00,00».

— Я прогорел, — сказал Гарри.

Мне было жаль это слышать, но, пытаясь его развеселить, я сказал, что «прогорел» для него не terra incognita, он там уже был. Я хотел узнать, что еще поделывает Гарри, с кем видится, что читает, что думает о положении на бирже. Но все, что мог делать Гарри, это без конца шлепать калькуляторной лентой по стойке бара и повторять: «Прогорел». Он ни с кем не виделся, он ничего не делал, все его силы уходили на то, чтобы сбрасывать одеяло и выползать из постели по утрам. Когда я возразил, что на Уолл-стрит занавес поднимается каждый день в десять утра, открывая новое представление, Гарри тут же заткнул меня и повторил: «Прогорел». Похоже было на то, что прогорел не только его банковский счет, но прогорел и сам Гарри, как прогорают люди после увольнения или развода, люди, которые каким-то образом лишились своей идентификационной карточки^[2], когда соревнование между идентичностью и тревожностью было начисто выиграно последней, а эго растерто в порошок. Бесполезно уговаривать таких людей смотреть на жизнь иначе. С таким же успехом можно обучать паралитика ходить, убеждая его выдвигать вперед сначала одну ногу, а потом другую.

— Сейчас я должен принять одно решение, — сказал Гарри, — и я подумал, что это хорошо, потому что если ты способен принять одно решение, то сможешь принять и все последующие. Главное решение сейчас это жить или не жить. Так ведь, кажется, выразился Камю?

Камю вполне мог выразиться и так, но это не та тема, которую люди обсуждают буднично и повседневно. И уж, конечно, это малоприятный предмет для разговора с человеком, на которого ты случайно наткнулся в баре. Чтобы придать беседе более позитивный характер, я заказал еще по одной. Далее некоторые имена и цифры будут изменены — как говорят, чтобы защитить невиновных, но все постоянные величины будут на месте. Как поется в балладе, «о, ковбои младые, услышьте же песнь».

Я познакомился с Гарри десять лет назад, когда он думал, что Данхилл — это табачный магазин, а не портной с Пятьдесят Седьмой улицы, бравший по $300 за костюм. Гарри работал тогда в крупной инвестиционной фирме. Различий между людьми в те времена было меньше, чем нынче, Уолл-стрит была популярным местом обитания молодых тигров. Это сейчас их стало так много, что пришлось изобретать всевозможные нашивки и лычки, чтобы хоть как-то различать чины и ранги. Гарри был финансовым аналитиком — таким, каким в те годы и полагалось быть. В его распоряжении было несколько счетов, которые он вел самостоятельно, и огромное количество энтузиазма, который он вкладывал в работу. Солидные дяди в фирме работали с солидными компаниями, занимались солидным андеррайтингом и обстряпывали солидные сделки по слиянию. Гарри работал с маленькими компаниями, потому что это было все, что оставалось после солидных дядей. У него был стол посреди загона, куда были согнаны такие же, как он сам. Он зарабатывал $11000 в год, и его бросила жена, согласившись на одноразовую и окончательную уплату алиментов, потому что большего с Гарри она получить и не мечтала. А Гарри так и работал с маленькими компаниями, а потом писал отчеты, которые старшие компаньоны только изредка позволяли ему подписывать своими инициалами. Когда один из отчетов Гарри бывал напечатан, Гарри оказывался на седьмом небе, а когда начальство позволяло ему поставить внизу его инициалы, он был страшно горд собой. Тогда он еще этого не знал, но облака Фортуны уже начинали клубиться над его головой, а быть в нужном месте в нужное время — серьезный элемент игры.