Бирон и Волынский - [30]

Дольше оставался отец у постельки единственного сына Петра, десятилетнего бойкого мальчика. Отец любил его едва ли не больше дочерей, хотя на него беспрерывно слышались жалобы: то на какую-нибудь шалость, вроде разорения птичьих гнёзд, то за гусара, пущенного в нос сонливому лакею, то на неугомонную резвость, в виде изорванного платья или шишки, вскочившей на лбу. В мальчике Артемий Петрович видел живой портрет покойной жены, а вместе с тем и себя самого. Мать напоминал ребёнок личиком, миндалевидными продолговатыми разрезами глаз тёмно-серого цвета, глубоким загадочным выражением, наклоном лба, немного вздёрнутым носиком, пухлыми отдувшимися губками, но походкою и манерами он более всех детей походил на отца.

— Капелька, вот, в капельку родимый, — шамкала мамка, глядя на общего любимца Петю своими подслеповатыми, слезящимися глазами, на слабость которых она постоянно жаловалась, удивляясь, отчего это вот всё будто мельтешит.

Для старухи Петя был тот же бойкий Артюша, сорок лет назад. Поразительное сходство с собою находил и сам Артемий Петрович, мечтавший видеть в сыне полного наследника имени и дел, верного исполнителя своих планов. Долго любовался отец на свободно раскинувшегося сына, и во сне почти такого же неугомонного, как и наяву.

«По следам моим пойдёшь ты и кончишь моё дело», — с наслажденьем думал Артемий Петрович и потом добавил вслух:

— Счастлив ты, что имеешь такого отца!..

Думал ли тогда самодовольный отец, что и эти самолюбивые слова, сказанные самому себе, будут переданы во всеобщее услышание, будут толковаться выводимые из них заключения и послужат тоже одним из обвинительных пунктов!

Благословив детей, а кстати мимоходом перекрестив и спавшую тут же болезненную девочку, троюродную племянницу, воспитывавшуюся в его доме для компании с дочерями, Артемий Петрович пошёл к себе в спальню, находившуюся подле кабинета.

Здесь его ждала в порывистом волнении гостья — миловидная бойкая девушка Варвара Дмитриевна, фрейлина принцессы Анны Леопольдовны.

Не успел Артемий Петрович притворить за собою дверей, как около его шеи обвились две полные ручки, горячо прижались к его губам свежие губки, с шёпотом укоризны: «Как долго ждала я тебя, милый!»

Артемий Петрович, несмотря на свои за сорок лет, считался ещё красавцем и немало кружил головки незастенчивым фрейлинам, в особенности малого двора, двора принцессы, не испытавшего на себе непосредственного строгого надзора суровой императрицы. Все почти фрейлины не без волнения засматривались на его глаза, искрящиеся ещё огнём, и не без трепета вслушивались в его увлекательные речи, но более всех поддалась очарованию одна из любимых и приближённых к принцессе фрейлин Варвара Дмитриевна. Без всяких корыстных видов полюбила она, без расчёта на то что он вдовец, а следовательно, с полнейшей возможностью отдать ей сердце самым законным образом, — она отдалась ему просто потому, что он ей казался выше, благороднее и красивее всех и что не любить его ей казалось делом невозможным. Под порывами страсти отбросив свой девичий стыд, хорошенькая фрейлина, не довольствуясь урывочными свиданиями при посещениях кабинет-министром принцессы, выбрала удобное время по ночам, тайно прибегала в его дом и, незаметно проведённая секретным посредником Кубанцем в спальню, до самозабвения упивалась там страстными ласками. Безграничная любовь девушки льстила самолюбию Артемия Петровича, и он платил ей если не такою же любовью, на какую и не способно было его отжившее и изношенное по разным мытарствам сердце, то порывами чувственной страсти. Неопытная молодая девушка обманывалась этими ласками, принимая их за ту любовь, какой жаждало её неспокойное сердце.

В обольщении красивым кабинет-министром молодой фрейлины немалою долею входили и политические расчёты. У каждого вожака политической партии в то время имелись собственные свои шайки шпионов. Самый большой контингент их, конечно, находился у самого владетельного герцога курляндского, располагавшего громадными денежными и другими средствами для закупки, но зато лишённого способности делать удачные выборы, затем были достойные и расторопные лазутчики у Остермана, Миниха, цесаревны Елизаветы, владевших тою или иною заманчивой стороною, но у Артемия Петровича не оказывалось ни капитальных средств в деньгах, ни особенно влиятельных связей. Несмотря, однако же, на скудное, бессильное положение своё, Артемий Петрович сравнительно располагал более деятельною партией шпионов в тех востроглазых резвых фрейлинах и комнатных девушках, которые, чтобы угодить очаровательному министру, готовы были на всевозможные хитрости и увёртки. Одна Варвара Дмитриевна могла заменить собою целый легион подкупных шпионов. Зоркие глаза её, не уставая, следили за герцогом, императрицею и за другими нужными людьми, и не могло укрыться ни одного секретного разговора, где бы её маленькое ушко не участвовало в работе. И как счастлива она была, когда её вести интересовали милого, когда он награждал за них огненными поцелуями.

От неё-то и узнал Артемий Петрович о ненадёжном состоянии здоровья императрицы, о чём он передавал секретарю иностранной коллегии, сославшись, будто слышал о том от самого лекаря Фишера. Справедливо, Фишер действительно говорил, но только не ему, а Бирону, что и было подслушано Варварой Дмитриевною.