Биро-Биджан - [27]

Поговорили, попрощались и едут себе дальше. Возле дальних телег уже меньше останавливаются: перекинулись словцом, другим, перекликнулись, разъехались…

… Авром-шапочник из Гомеля сообщает, что это большая глупость — послать сюда парней. У него тоже есть двое детин. «Упольне самостоятельные люди». Они такие дети, что заработают рубль, лишь бы работа была. Из них уже люди будут. Но накажи его Бог, он не доверяет им. Ему уже 54 года. Он уже человек потертый. Он, не при вас будет сказано, с грыжей. Но он, Авром, понимает, что от этих сорвиголов он ничего не узнает, потому что им сейчас тут нравится, вот и напишут: «Ой, папа, поскорей приезжай, речка загорелась». Или ничего не рассмотрят и быстрей вернутся назад. Видели уже. Вон сколько сопляков вернулось назад, прежде чем что-нибудь рассмотреть.

— А ну, — толкает меня Авром, чтобы я лучше слушал, — расспросите нарочно у них. Или же они где были? Или они на что-нибудь посмотрели? — Где там! Нигде они не были, и ничего они не видели.

Авром возмущен. А когда Авром сердится, он надвигает густые седые брови на запавшие глаза и не смотрит вам в лицо. Он тогда смотрит на коней и причмокивает, чтобы быстрей шли. Подбородок на его длинном лице двигается тогда, как у лошади, когда она жует. И он бурчит дальше.

Сам он, Авром, тоже не спешит писать домой. Семья дома спрашивает его: — ну? — Авром молчит. Снова спрашивает: почему он молчит? Он не отвечает. То они, конечно, устроят переполох. Но Авром им таки не напишет. И Авром пристукивает узловатым пальцем по возу, что, пока он сам своими глазами не убедится, что это за такие Биро и Джан, до тех пор он домой не напишет. На такого человека можно положиться. А что, разве не так? Нет, это, безусловно, так.

— Но! А ну, резвей! Тут можно идти быстрей. — Но скоро Авром поворачивает ко мне лицо, поднимает тяжелые седые брови и говорит, что он никак не может понять, чего это вдруг развели панику про здешние дороги. Это, например, очень хорошая дорога. То, что они кладут мостки через болота, — это значит, что они, безусловно, хорошие хозяева.

… На ровной дороге наши кони догнали телегу Лейбка. Лейбко шел рядом с лошадьми. Крупный, широкоплечий, в длинных штанах «галифе», он осторожно ставил босые ноги на неровную землю. Штрипка от одной штанины оторвалась и тянулась за ним, выписывая на дороге причудливые каракули и мешая ему идти. Лейбко наклонился, чтобы оторвать ее совсем, и задержался, пока наши кони его не догнали. Он еще подождал и пошел за нашей телегой. Каждый раз он оглядывался. Внезапно повернул глуповатое, наивное юношеское лицо и сказал:

— Подумайте только, что такое природа. У-ух! Чтобы только разобраться в этом, то не нужно кино, не нужно цирка и даже лучшего театра. Надо только сидеть в поле, рассматривать и слушать все и больше ничего не делать.

— Вот видите, — перебил его речь Авром, — больше ничего его не интересует, только кино и театры. Вот так и мои. Вот понадейся на них.

— Смотри-ка, как человек завелся, к нему по-хорошему, а он брыкается. Э, стойте к черту. Тпру-у. Смотри, разогнались как. — И Лейбка стал догонять телегу, переступая своими длинными босыми ногами. Мы ехали за ним… На подъеме лошади выгибались, делая вид, что спешат, но шли медленно. Скоро мы совсем остановились. Ведь это «двадцать вторая верста».

На «двадцать второй версте» поселился смешанный коллектив. Пиня роменский доказывает, что рыжим людям нельзя тут селиться. Хоть тут можно неплохо обосноваться. Вот, например, он рыжий. А лес близко. Как только он заходит в лес, так сразу на него нападают комары и мошка и съедают его живьем.

Нет, таки правда. Вот интересно: Лемех златопольский — тот паршивый жестянщик — лазит больше, чем Пиня, по лесу. Да еще и работает всегда без сорочки, и черт его не берет. Почешется, шлепнет себя несколько раз, и все. А Пиня, который известен как лучший дамский парикмахер на весь Ромен и который с головы до ног застегнут на все пуговицы, — чтобы это его вот так кусали комары. Ну, просто же дышать не дают. Он и глаз не закроет. Шея, лицо, уши — абсолютно все у него опухло. Нет, рыжему на «двадцать второй версте» жить нельзя…

Лежит Пиня в палатке, укрылся с головой дождевым плащом и ни с кем не хочет разговаривать: прячется от комаров. Когда надо про что-нибудь узнать, можно пойти вон туда недалеко в лес. Там парни пилят деревья. Вывозят лес на бараки, на дома и на баню. Он может только сказать, что баню тут построят. Тут таки совсем неплохая делянка. Если хотите, можно пойти у тех спросить.

Но мы ни у кого ничего не можем спросить. Нет времени. Можем только немного отдохнуть, напоить себя и коней и ехать дальше.

— Наших чистокровных киргизов и забайкальских орлов можно хоть сейчас напоить. Надо только сразу же ехать и согреть коней, — объясняет Лейбка.

… Сзади подъезжает целая вереница телег. Они нас догнали. Дорога пока ровная. Вокруг густой дремучий лес. В нем самые разные деревья. То тут, то там видны большие выгоревшие участки. Кое-где еще и до сих пор тлеют обгоревшие пни или ветки. Возле самой дороги возвышается огромное дерево, обгорелое сверху: оно выгнулось, как какая-то рогатая тварь. Время от времени вспыхивает и снова дымится…