Биография любви. Леонид Филатов - [51]
Но еще раз повторяю — до конца апреля у меня есть работа, начало которой состоялось задолго до Вашего прихода в театр и перестроить ее в столь спешном порядке не представляется возможным. Уже в начале мая я готов приступить к репетициям.
Кроме моей работы в кино и в театре (я имею в виду спектакли), есть и еще обстоятельства, не позволяющие мне сию же минуту начать репетиции — это простуда (шесть дней я нахожусь на бюллетене).
Уважаемый Анатолий Васильевич, как видите, я не держу камня за пазухой, и мое письмо не имеет иной задачи, кроме как добиться взаимоуважения.
Леонид Филатов. 15 апреля 1984 года».
В ответ — коротенькая записка от А. В.:
«Лёня!
Я, конечно, верю в Ваш бюллетень и в то, что Вы больны, и все же мне не очень понятно Ваше отношение к делу. По-моему, Вам нужно ясно и точно сказать мне — работник Вы или нет. Тогда я буду знать, что делать.
С уважением Эфрос».
На этом переписка закончилась.
Содержание этого короткого послания было бы понятно, если бы до него не было объяснительной записки. Ну, что тут скажешь?..
Через некоторое время Лёня уходит работать в театр «Современник», которому исполнялось 30 лет. Позже к нему присоединились Смехов и Шаповалов. На юбилее выступили — Лёня, Вениамин Смехов, Виталий Шаповалов и Валентин Гафт, каждый по-своему, в ироническом ключе высказали свои претензии к Анатолию Васильевичу. Виталий с Вениамином что-то адресное спели, Валя Гафт, естественно, прочел эпиграмму, вылезая из люка на сцене, имея в виду спектакль «На дне», откуда не выбраться. Лёня прочел стихотворение, вызвавшее гнев и возмущение отдельных лиц в творческой среде и в Театре на Таганке. Скандал на всю Россию!
Театр на Таганке гудит, возмущается, клокочет. Вся эта ситуация не могла не отразиться на Лёнином здоровье. Почти каждый день — сердечные боли! Он не понимал, как это возможно, чтобы Театр на Таганке возглавил кто-то другой, пусть даже гениальный режиссер. Театр создал Ю. Любимов, и только он должен быть во главе театра. Он считал приход А. В. в наш театр предательством по отношению к Ю. П. И каждый день он мучил себя переживаниями по поводу театра, который он оставил, зная, что на время, потому что верил, что Любимов вернется, и все мы, артисты, вновь соберемся вместе в родном доме.
Золотухин сочиняет воззвание, в котором клеймит позором «отбившихся». И Лёня отвечает ему.
«Минуло всего несколько дней, — и вдруг выяснилось, что ты подписал очередное воззвание, даже не выяснив предмета скандала. Разве вся долгая история наших взаимоотношений (пусть весьма осторожных и не всегда откровенных) не убедила тебя в том, что я — человек открытый? Неужели ты так вот сразу мог поверить, что я посмею бросить камень в дом, где я проработал почти шестнадцать лет? Неужели ты, так много и осмысленно занимающийся литературой, а стало быть, и философией, а стало быть, и вопросами нравственности, мог так легко поверить летучей сплетне о злонамеренности моего выступления в адрес театра?
Неужели ты думаешь, что в сорок лет приятно покидать родные стены? Это ужасно! Ты распорядился своей судьбой иначе. И я не судил тебя. Досадовал, но не судил. Как же ты мог позволить себе осудить мою печаль, мою жизнь, мою боль, пусть даже высказанную в резкой форме в адрес одного человека? Пусть он дорог тебе как человек и режиссер, — но оставь за мной право иметь к нему личные претензии. Тем более что в адрес ребят я не мог, не хотел, да и не смел высказать ни слова упрека.
Долгое время в ответ на чьи-то упреки в твой адрес я находил в себе силы и благородство отвечать категорически: не смейте в моем присутствии… и т. д. Теперь у меня кончились силы защищать твою двусмысленность и непоследовательность. Думаешь ты одно — говоришь другое. И так во всем.
Ты написал мне в Будапеште нежнейшее письмо, и я поверил в твою искренность. Но уже через десять дней, находясь в Сибири, ты в присутствии ребенка позволил себе говорить обо мне мерзости. Где же ты настоящий, Валерий? Да и есть ли ты? Ты стал прохиндействовать не только в жизни, но и в искусстве, а это уже совсем худо. Это последнее мое к тебе письмо. Я тебе не судья, живи как знаешь.
Более тридцати лет Елена Макарова рассказывает об истории гетто Терезин и курирует международные выставки, посвященные этой теме. На ее счету четырехтомное историческое исследование «Крепость над бездной», а также роман «Фридл» о судьбе художницы и педагога Фридл Дикер-Брандейс (1898–1944). Документальный роман «Путеводитель потерянных» органично продолжает эту многолетнюю работу. Основываясь на диалогах с бывшими узниками гетто и лагерей смерти, Макарова создает широкое историческое полотно жизни людей, которым заново приходилось учиться любить, доверять людям, думать, работать.
В ряду величайших сражений, в которых участвовала и победила наша страна, особое место занимает Сталинградская битва — коренной перелом в ходе Второй мировой войны. Среди литературы, посвященной этой великой победе, выделяются воспоминания ее участников — от маршалов и генералов до солдат. В этих мемуарах есть лишь один недостаток — авторы почти ничего не пишут о себе. Вы не найдете у них слов и оценок того, каков был их личный вклад в победу над врагом, какого колоссального напряжения и сил стоила им война.
Франсиско Гойя-и-Лусьентес (1746–1828) — художник, чье имя неотделимо от бурной эпохи революционных потрясений, от надежд и разочарований его современников. Его биография, написанная известным искусствоведом Александром Якимовичем, включает в себя анекдоты, интермедии, научные гипотезы, субъективные догадки и другие попытки приблизиться к волнующим, пугающим и удивительным смыслам картин великого мастера живописи и графики. Читатель встретит здесь близких друзей Гойи, его единомышленников, антагонистов, почитателей и соперников.
Автобиография выдающегося немецкого философа Соломона Маймона (1753–1800) является поистине уникальным сочинением, которому, по общему мнению исследователей, нет равных в европейской мемуарной литературе второй половины XVIII в. Проделав самостоятельный путь из польского местечка до Берлина, от подающего великие надежды молодого талмудиста до философа, сподвижника Иоганна Фихте и Иммануила Канта, Маймон оставил, помимо большого философского наследия, удивительные воспоминания, которые не только стали важнейшим документом в изучении быта и нравов Польши и евреев Восточной Европы, но и являются без преувеличения гимном Просвещению и силе человеческого духа.Данной «Автобиографией» открывается книжная серия «Наследие Соломона Маймона», цель которой — ознакомление русскоязычных читателей с его творчеством.
Работа Вальтера Грундмана по-новому освещает личность Иисуса в связи с той религиозно-исторической обстановкой, в которой он действовал. Герхарт Эллерт в своей увлекательной книге, посвященной Пророку Аллаха Мухаммеду, позволяет читателю пережить судьбу этой великой личности, кардинально изменившей своим учением, исламом, Ближний и Средний Восток. Предназначена для широкого круга читателей.
Фамилия Чемберлен известна у нас почти всем благодаря популярному в 1920-е годы флешмобу «Наш ответ Чемберлену!», ставшему поговоркой (кому и за что требовался ответ, читатель узнает по ходу повествования). В книге речь идет о младшем из знаменитой династии Чемберленов — Невилле (1869–1940), которому удалось взойти на вершину власти Британской империи — стать премьер-министром. Именно этот Чемберлен, получивший прозвище «Джентльмен с зонтиком», трижды летал к Гитлеру в сентябре 1938 года и по сути убедил его подписать Мюнхенское соглашение, полагая при этом, что гарантирует «мир для нашего поколения».