Биография Л.Н.Толстого. Том 3 - [31]

5) В том, что не будет больше никаких надсмотрщиков и сборщиков податей на заводах, фабриках, заведениях и таможнях, а будут только собиратели платы за землю, которую украсть нельзя, и с которой собирать подать легче всего.

6) Главное, избавятся люди неработающие от греха пользования чужим трудом, в котором они часто и не виноваты, так как с детства воспитаны в праздности и не умеют работать, и от еще большего греха – всякой лжи и изворотов для оправдания себя в этом грехе; и избавятся люди работающие от соблазна и греха зависти, осуждения и озлобления против неработающих людей, и уничтожится одна из причин разделения людей».

Интересные мысли о Бондареве излагает Л. Н-ч в статье о нем, написанной для словаря С. А. Венгерова:

«Как странно и дико, – начинает так Л. Н-ч эту статью, – показалось бы утонченно образованным римлянам I столетия, если бы кто-нибудь сказал им, что полуграмотные, неясные, запутанные, часто непонятные письма странствующего еврея к своим друзьям и ученикам будут в сто, тысячу, в сотню тысяч раз больше читаться, больше распространены и влиять на людей, чем все любимые утонченными людьми поэмы, оды, элегии и элегантные послания сочинителей того времени. А между тем это случилось с посланиями Павла. Точно так же странно и дико должно показаться людям теперешнее мое утверждение, что сочинение Бондарева, над наивностью которого мы снисходительно улыбаемся с высоты своего умственного величия, переживет все те сочинения, которые описаны в этом лексиконе, и произведет большее влияние на людей, чем все они, взятые вместе. А между тем я уверен, что это будет так».

Далее он цитирует мысль английского философа Рескина, выражающую другими словами то самое, что говорит русский умный мужик:

«It is physically impossible, that the true religious knowledge or pure morality should exist among our classes of a nation, who do not work with their hands their bread», т. е. что физически невозможно, чтобы существовало истинное религиозное познание или чистая нравственность между сословиями народа, который не вырабатывает себе хлеба своими руками.

И в заключение Л. Н-ч снова в сжатой, но яркой форме старается выразить мысль Бондарева:

«Бондарев не требует того, – говорит Л. Н-ч, – чтобы всякий непременно надел лапти и пошел ходить за сохою, хотя он и говорит, что это было бы желательно и освободило бы погрязших в роскоши людей от мучающих их заблуждений (и действительно, кроме хорошего, ничего не вышло бы и от точного исполнения даже и этого требования), но Бондарев говорит, что всякий человек должен считать обязанность физического труда, прямого участия в тех трудах, плодами которых он пользуется, своей первой главной, несомненной обязанностью, и что в таком сознании этой обязанности должны быть воспитываемы люди. И я не могу себе представить, каким образом честный и думающий человек может не согласиться с этим».

Продолжая интересоваться сочинением Бондарева, Л. Н-ч пытается напечатать его в России. Он предложил его в журнал «Русская старина» и для этого написал к нему предисловие. В письме ко мне он пишет о Бондареве следующее:

«…Вчера после вашего отъезда я решил отдать перевести статью Бондарева по-английски и предложил сделать это нашей гувернантке. Она это хорошо сделает с помощью Маши. Очень уж меня пробрал Бондарев, и я не могу опомниться от полученного впечатления».

И далее:

«Я написал Бондареву и пишу, что вы вышлете ему рукопись. Хорошо бы было, если бы вы написали ему словечко. Что бы предложить Сибирякову напечатать Бондарева за границей? Хлопоты по печатанию я бы взял на себя; заодно с «Жизнью» присылать бы корректуры к Гроту».

Я, конечно, поспешил исполнить поручение Л. Н-ча, отослал Бондареву рукопись и написал письмо. Но почему-то это письмо не дошло до него, мне его вернули с почты «за ненахождением адресата», так мне и не удалось вступить с ним в общение.

Семье Л. Н-ча этой зимой пришлось пережить большое горе. Умер маленький сын Алеша.

Вот как описывает Л. Н-ч эту смерть в письме к Черткову:

«Я знаю только, что смерть ребенка, казавшаяся мне прежде непонятной и жестокой, мне теперь кажется и разумной, и благой. Мы все соединились этой смертью еще любовнее и теснее, чем прежде. Спасибо вам за ваше письмо. Я ждал именно его. Помогай вам Бог делать общее наше дело, дело любви – словом, делом, воздержанием, усилием: тут не сказал словечка дурного, не сделал того, что было бы хуже, тут преодолел робость и ложный стыд и сделал и сказал то, что надо, что хорошо, то, что любовно, – все крошечные незаметные поступки и слова, а из этих-то горчичных зерен вырастает это дерево любви, закрывающее ветвями весь мир. Вот это-то дело помогай нам Бог делать с друзьями, с врагами, с чужими в минуты высокого и самого низкого настроения. И нам будет хорошо, и всем будет хорошо».

В то же время Л. Н-ч продолжал переписываться с друзьями. Весной он писал Н. Н. Ге из Москвы;

«Я очень много работал. Все то, что должно войти в XII том, и потому не уезжал. По письму вашему вижу, что житейское болото засасывает вас. Держитесь, голубчик, как и я стараюсь держаться, твердо зная, что мое дело (такое же и ваше) содействовать установлению Царства Божия на земле, уясняя его законы, но делая это не иначе, как при доброй жизни, добрая же жизнь – в любовных отношениях со всеми людьми. Мне до сих пор помогает Бог в последнем. Помогай Он и вам. Мне представляется, что дело наше – уяснение истины; она бывает мертвая, ершом, не входит в людей, и прежде выражения истины нужно расположить людей любовью к принятию ее».