Биоген - [19]

Я улыбнулся, еще острее ощутив на сердце незнакомое мне доселе чувство тоски, которая впилась в мою грудь черным копьем и, проникая меж ребер в тело, искала новую жертву. Тоска, гепатит души, напоминающий о себе после каждого веселья, на этот раз прилипла ко мне, испортив настроение мальцу, отважившемуся покинуть отчий дом на три недели. И хотя я был полностью согласен с дедушкой Лёвой, что человек обязан быть счастлив всегда, а если он несчастлив, то виноват в этом сам[79], – я никак не мог понять, в чем же заключается моя вина?

Мульт: И почему мне его не наливают?

Парень пошел дальше по вагону, который гремел, визжал, гоготал, грохотал и звенел под струны гитары, стараясь выразить, выкрикнуть, выпрыгнуть в летящее мимо пространство одно-единственное неповторимое состояние, исторгающееся в вопль душевного безумия:

– Свообоодаа!!! Мы свободны!

Повернувшись к окну, я уставился глазами, полными слез, тоски и отчаяния, на бескрайнюю пустошь степи, выжженную до самого горизонта жарким июльским солнцем. На клочья изорванных облаков, несущихся сломя голову впереди тепловоза. И на ту внутреннюю, необозримую картину детской растерянности от путешествия в далекое… В неизвестное… Уносящее прочь… Из дома… Из пухлых вечерних сумерек родного, исследованного вплоть до муравьиных троп двора…

Колеса мерно отстукивали время, поглощаемое инерцией собственного движения, и, приближая неизбежный финал, делили прошлое и будущее настоящим. Через пару часов поезд прибыл на нужную станцию. Станция дыхнула на нас зноем жаркого лета и безлюдьем затерянных средь волгоградских степей сёл. Всех погрузили в автобус и повезли в лагерь. Лагерь находился в сосновом бору. Это была территория, местами огороженная частоколом, местами вымахавшим в человеческий рост бурьяном, состоящим из амброзии и лебеды. На территории располагались столовая, возведенная из белого кирпича и покрытая серым шифером. Склад из того же материала. И дом для тренерского состава, наполовину каменный, наполовину деревянный. Спортсменам предназначались палатки. Их тут же достали со склада и разложили по намеченным меж сосен местам. Еще в поезде ребята поделились на компании для совместного проживания. Этими компаниями они и стали возводить четырех-и шестиместные брезентовые шатры армейского производства.

Засосав назад вылезшую было оглядеться соплю, я стоял со своим чемоданчиком посреди этого хаоса и, как папильон[80], потерявший хозяина, встревоженно озирался по сторонам, не зная, с чего начать. Вскоре меня заметил тренер и, приблизившись, спросил:

– В какой палатке ты будешь спать?

«Ни в какой – верните меня домой!» – воскликнул мой внутренний голос, прошептав вслух:

– Еще не определился…

– Сейчас мы тебя определим! – бодро заверил меня наставник и, взяв за руку, повел по лагерю, интересуясь, у кого есть свободные места. Ясное дело – все открещивались от Давида, как могли, потому что прекрасно понимали, что в силу своего юного возраста он станет обузой в ночных вылазках, перекурах и прочей шняге, за которой, собственно, и ехали в этот сосновый край юные пловцы. В конце концов тренер пристроил меня в шестиместную келью, заселенную тремя пентюхами, одним оболтусом и придурком. Все они были старше меня на пять-семь лет. Шестое место стало моим.

Установив палатку, каждый шагал на склад за раскладушкой и выбирал ее в общей куче металлолома. Пока все таскали раскладушки, наша постройка то провисала, то косилась, то вообще падала на землю. Пять оленей и я, занимавшиеся ею второй час, никак не могли правильно воткнуть столбы и растянуть веревки. Когда же это чудо зодческой мысли было наконец возведено, мы отправились на склад. Душки-душки-раскладушки нам достались самые что ни на есть стремные, потому что к финишу наша бригада пришла последней. И неудивительно, что наиболее потрепанную вручили мне – самому младшему спортсмену лагеря. Раскладушка была погнута, имела несколько оторванных пружин и отломанное крепление для подъема подголовника. Я провозился с ней минут двадцать или тридцать, и когда наконец установил – рухнул без сил, тут же провиснув до земли.

Сосед-придурок ехидно спросил:

– Удобная кроватка?

– Ага, – ответил я, – вспомнив напутствие Оскара: «Чтобы быть естественным, необходимо уметь притворяться»[81].

Притворяться я не умел, но изображать мог. Я изобразил спартанское безразличие к неустроенности быта.

Вечером нас отвели на ужин в столовую, где подали пюре, котлеты и компот. Ночью в палатке было холодно, и я долго не мог заснуть, представляя свой двор, пацанов и попугая Попку, которого я так и не переименовал перед отъездом из дому. Было немного стыдно, и, чтобы как-то развлечься перед сном, я стал придумывать птахе новую кличку…

Первые дни протекали однообразно: подъем, зарядка, завтрак и свободное времяпрепровождение. Часов в десять приезжал автобус и всех увозил тренироваться на озеро. Там была «большая вода». Но через несколько дней автобус сломался, и пацаны стали ходить на озеро пешком. Меня с собой не брали, так как я был слишком мелкий, а присматривать за мелюзгой никому не хотелось. Я оставался на попечении лагерного персонала, разбредавшегося по своим делам и состоявшего из двух пышных поварих, лихо раскачивающих (во время променада) из стороны в сторону арбузами переспелых ягодиц; электрика, категорически отказавшегося от моей помощи во время ремонта лагерного трансформатора, и сторожа-бородача с пожелтевшими от никотина усами и глазами, осоловевшими от самогона.