Билли-враль - [23]

Потом, закурив сигарету, я встал и потянулся. Вдали показалась Ведьма; она с презрением обходила пульсирующие группки любителей тотализатора, стягивающихся к букмекерским конторам.

Ведьма приближалась, и мне, как всегда, захотелось убежать, чтоб не видеть ее походку и колышущуюся, как у шотландского солдата, расклешенную юбку — очень уж самодовольно и несексуально она колыхалась. Меня здорово злила Ведьмина походка.

— Привет, — независимо сказала Ведьма. Это у нее была такая манера — на людях показывать мне свою независимость. А когда мы оставались наедине, она сразу же начинала свои штучки — по-идиотски морщила носик, прихватывала меня зубами за ухо и лепетала какую-то детскую белиберду.

Отвечая на Ведьмино приветствие, я заметил, что гнусавлю по-йоркширски: всякий раз, как мы с ней встречались, она заражала меня своим выговором. Когда мы оба сели, Ведьма неодобрительно посмотрела на мою сигарету и строго спросила:

— Эта какая за сегодня?

— Третья, — ответил я.

— Ты у нас умненький мальчик, — лишь наполовину шутливо похвалила меня Ведьма. Она почему-то решила, что я выкуриваю всего пять сигарет в день,

— Много было сегодня работы? — скорчив заботливую мину, спросил я. Ведьма возвела глаза к небу и дунула вверх, себе в ноздри — мне всегда хотелось дать ей за это оплеуху.

— Да нет, сначала я перепечатала писем, наверно, тридцать мистера Торнбула, а потом он продиктовал мне договор… — Несколько минут Ведьма щебетала о своей работе. Когда она иссякла, я спросил:

— А с другими мужчинами ты сегодня разговаривала? — Ведьма считала, что я должен устраивать ей сцены ревности за разговоры с мужчинами.

— Нет, милый, ни с кем, кроме мистера Торнбула и Штампа — когда звонила тебе по телефону. А ты разговаривал с какими-нибудь девушками?

— Только с официанткой в кофейном баре.

— А разве твой приятель не мог с ней поговорить? — надув губки, придирчиво спросила Ведьма. Она не назвала Артура по имени, потому что мне надо было ревновать ее даже к мужским именам.

— Ты скучала без меня, дорогая?

— Конечно. А ты без меня?

— Конечно, милая.

На этом наше обоюдное дознание обычно кончалось. Я порылся в кармане и вытащил пакетик с конфетой.

— Это тебе, родная, — сказал я.

Ведьма с сомнением заглянула в коричневые недра грязного пакета.

— Конфетка немножко раздавилась, — прощебетала она.

— Закрой глаза, открой рот, — вытаскивая конфету, скомандовал я. Ведьма открыла рот — возможно, чтобы отказаться от угощения, — и я ловко засунул туда свой дар.

— Противный, — сказала Ведьма, проглотив конфету. Я выгнул шею — вроде бы для того, чтоб почесать ухо, — и посмотрел на церковные часы. Любовная пилюля, по словам Штампа, должна была подействовать самое большое через пятнадцать минут. Он говорил мне, что одна старая дева — воспитательница из Детского загородного клуба — начала скулить и сдирать с него пиджак минут через пять после приема любовной пилюли, которую он дал ей под видом тонизирующей таблетки.

— Ты зачем звонила? Что нибудь важное? — спросил я.

— Да просто хотела поболтать. — Ведьма привстала и устроилась на скамейке поудобней — в позе светской дамы на отдыхе. — Мне попался чудный матерьяльчик: как раз для оконных штор в нашем коттеджике. Он и тебе понравится, вот увидишь.

Мы часто обсуждали с Ведьмой наше будущее жилье — уютный коттедж с камышовой крышей где-нибудь на холмистых равнинах Девоншира, — спрячемся, бывало, прохладным летним вечером в укромное местечко среди могил у церкви Святого Ботольфа или сядем на лавочку с навесом в одной из аллеек муниципального кладбища (иногда Ведьма назначала мне свидания там), очистим по апельсину и подробно, стараясь ничего не упустить, обсуждаем наше семейное гнездо. Случалось, что меня даже больше, чем Ведьму, увлекала эта сельская мечта, и я переносил ее на изумрудные холмы Амброзии. Мы обзавелись двумя детьми, которых звали Барбара и Билли, всерьез обдумывали их судьбу, размышляли о наших сельских занятиях — в общем, именно эта семья была прообразом той, сестринской, про которую я рассказывал Артуровой матушке.

— Он бирюзовый, с таким, знаешь, светлым узором вроде бокалов…

— А он подойдет к нашему паласу?

— Да нет, не очень. Но зато он будет миленько сочетаться с серыми, ковриками в детской.

— Умница ты моя!

Желтый палас и серые детские коврики мы видели в витрине мебельного магазина, когда Ведьма очередной раз вытащила меня на прогулку по улицам Страхтона. И палас, и коврики давно были проданы, но это не помешало им украсить наш коттеджик вместе с резными деревянными креслами, посвистывающим на полке в камине чайником и серебряными дамочками из моей комнаты.

Потолковав несколько минут об устройстве гнезда, мы вернулись к сельской свадьбе, с которой началась наша семейная жизнь, — и тут вдруг Ведьма настороженно спросила:

— Ты еще не взял у ювелира мое обручальное колечко?

— Пока нет, ласточка. Да я его, признаться, и снес-то к ювелиру только сегодня утром. — Ведьме очень, помнится, не хотелось расставаться с кольцом, и я едва убедил ее, что его надо слегка уменьшить.

— Мне уж теперь кажется, что без колечка я как будто раздетая, — сказала она, не замечая, что слово «раздетая» звучит у нее гораздо обнаженней, чем у другого прозвучало бы слово «голая», которого она-то произнести, разумеется, не могла. И тут я сообразил, что пятнадцать минут, наверно, прошло.